возможности и практически дышал на ладан. Назначенный в ноябре 1963 года новый директор театра Николай Дупак предпринимал все возможные меры, чтобы вдохнуть в старые мехи новое свежее вино. В конце концов судьба послала ему удачу на этом поприще. Актер Театра имени Е. Вахтангова Юрий Любимов был в то время и режиссером курса в Щукинском училище. Силами студентов этого курса он поставил спектакль по произведению Б. Брехта «Добрый человек из Сезуана». Увидев этот спектакль, Н. Дупак пригласил Любимова к себе в театр, и тот, недолго думая, согласился. В феврале 64-го бывшего главного режиссера театра А. К. Плотникова отправили на пенсию и на его место назначили Юрия Петровича Любимова.
Могли ли тогда представить себе чиновники от культуры, сколько хлопот доставит им в скором будущем человек, которого они привели к руководству нового театра? Ведь им казалось, что лояльность этого человека предопределена всей его прошлой деятельностью: работа в ансамбле НКВД, съемки в таких официозных фильмах, как «Молодая гвардия» и «Кубанские казаки».
23 апреля состоялось первое представление спектакля «Добрый человек из Сезуана» на сцене Таганки. Отныне это число стало датой официального рождения нового московского театра.
В августе, вернувшись в Москву со съемок, Высоцкий узнал о появлении нового молодежного театра. Возникшее в нем жгучее желание попробоваться и попасть в этот коллектив имело удачное продолжение: Станислав Любшин привел Владимира Высоцкого на Таганку к Юрию Любимову.
Вспоминая тот день, Юрий Любимов позднее рассказывал: «Показался он так себе... можно было и не брать за это. Тем более за ним, к сожалению, тянулся «шлейф» — печаль-
ный шлейф выпивающего человека. Но я тогда пренебрег этим и не жалею об этом».
Почему же Юрий Любимов взял к себе посредственного артиста Высоцкого, да еще с подмоченной репутацией? Сыграла ли здесь свою роль интуиция большого режиссера или было что-то иное? Людмила Абрамова объясняет это так: «Любимову он был нужен для исполнения зонгов. Он хотел перенести «Доброго человека из Сезуана» на сцену театра, чтобы театр потерял студийную окраску, чтобы он стал более брехтовским... Снять эту легкую окраску студийности, которая придавала спектаклю какую-то прелесть, но не профессионально-сценическую. Вместо этой свежести Любимов хотел высокого профессионализма. И он искал людей, которые свободно поют с гитарой, легко держатся, легко выходят на сцену из зала... Искал людей именно на брех-товское, на зонговое звучание. Как раз это делал Володя. Это никто так не делал, вплоть до того, что брехтовские тексты люди воспринимали потом как Володины песни...
Володя пришел на Таганку к себе домой. Все, что он делал, — весь свой драматургический материал, который он к этому моменту наработал, — все шло туда, к себе домой. И то, что они встретились, что их троих свела судьба: Любимова, Губенко и Володю... — это могло случиться только по велению Бога».
Рождение второго сына, встреча с Юрием Любимовым — все эти события на какое-то время привели Высоцкого в то душевное равновесие, которого он, быть может, давно не имел. Результатом этого состояния можно, наверное, считать и то, что именно в это время из-под его пера появилась одна из первых песен о войне — «Штрафные батальоны». Л. Абрамова по этому поводу очень точно сказала: «Эти выходы вне человеческого понимания, выше собственных возможностей: они у Володи были, и их было много. И происходили они совершенно неожиданно. Идут у него «Шалавы», например, и потом вдруг — «Штрафные батальоны». Тогда он этого не только оценить, но и понять не мог. А это был тот самый запредел. У интеллигентных, умных, взрослых людей, таких, как Галич и Окуджава, — у них такого не было. У них очень высокий уровень, но они к нему подходят шаг за шагом, без таких чудовищных скачков, без запредела». Вполне вероятно, что материалом к песне «Штрафные батальоны» для Высоцкого послужили рассказы участкового милиционера Гераскина, который, посещая по долгу службы их компанию на Большом Каретном, иногда участвовал в их застольях и в подпитии рассказывал ребятам о своей нелегкой фронтовой судьбе, о своей службе в штрафбате.
В том году это был не единственный прорыв Владимира Высоцкого в запредел. Именно тогда он впервые всерьез отталкивается от своего блатного репертуара и расширяет его за счет военных песен, таких, как «Высота», «Братские могилы», «Падали звезды», «Павшие бойцы», и песен политического содержания. Среди последних две были написаны по следам происшедших в тот год событий, имевших большой резонанс в народе. Песня «Жил-был дурачина-простофиля» была посвящена Хрущеву, которого в октябре 64-го насильно отправили на пенсию:
Но был добрый этот самый простофиля,
Захотел издать указ про изобилие.
Только стул подобных дел не терпел,
Как тряхнет, и, ясно, тот не усидел.
И очнулся, добрый малый простофиля,
У себя на сеновале в чем родили.
Вторая песня «Отберите орден у Насера» была посвящена тогдашнему президенту Египта, которому Хрущев со своего «барского» плеча в мае 64-го года даровал не шубу даже, а Звезду Героя Советского Союза. Журналист Игорь Беляев спустя четверть века после этого события писал: «Сам Насер, получив уведомление о намерении высокого советского гостя (в мае 64-го Хрущев был в Египте на открытии Асуанской ГЭС) наградить его столь почетной, но весьма специальной наградой, очень тактично дал понять, что ему не хотелось бы, чтобы эта высшая советская военная награда была вдруг вручена ему. Однако попытки президента уговорить советского лидера отказаться от задуманного не привели к желаемому результату.
Тогда Насер решил обратиться к Н.С. Хрущеву с другой просьбой, которая, как он рассчитывал, должна была удержать его от намеченного шага: вручить такую же награду одновременно и маршалу Амеру, вице-президенту Египта. Расчет был прост: тот явно не заслуживал высшей награды, а раз так, то ее не получит и президент Египта.
Однако Н.С. Хрущева ничто не удержало от задуманного. Так в Египте появилось сразу два Героя Советского Союза».
Подобное беззастенчивое разбазаривание знаков национальной гордости вызывало у простых советских людей, к которым относился и Высоцкий, чувство глубокого недоумения и горечи. «Потеряю истинную веру», — пел Владимир Высоцкий, выражая тем самым мнение 200-миллионного советского народа:
Потеряю истинную веру —
Больно мне за наш СССР’
Отберите орден у Насеру —
Не подходит к ордену Насер!
Можно даже крыть с трибуны матом, Раздавать подарки вкривь и вкось, Называть Насера нашим братом, — Но давать Героя — это брось'
Почему нет золота в стране? Раздарили, гады, раздарили!
Лучше б давали на войне, —
А Насеры после б нас простили.
Песня довольно смелая по тем временам, за исполнение которой к Высоцкому вполне могли бы применить меры устрашающего характера. Но к тому моменту Хрущева, инициатора вручения Насеру звания Героя, уже сместили, и песня эта оказалась даже как бы к месту. Может быть, Владимир Высоцкий это и сделал специально? Допустить его боязнь властей предержащих вполне можно: кому хотелось бы быть привлеченным к ответственности не за аморалку, а по политическим мотивам? Не такими ли чувствами тогда было продиктовано написание Высоцким песен «китайского цикла»: «В Пекине очень мрачная погода» (1963), «Мао Цзедун — большой шалун» (1964), «Возле города Пекина» (1965), «Как-то
