подневольный, своего голоса не имею. А приставлен к этому лживому Феодулу толмачом, ибо понимаю и монгольскую речь, и язык франков.
Император поразмыслил немного, а затем сказал Феодулу:
– Папа Римский не друг мне, но и ссориться с латинниками лишний раз мне тоже не с руки. Если ты – воистину посланник от папы к монголам и от монголов – к папе, то покажи мне грамоты, где все это было бы написано.
– Эти грамоты существовали, – неторопливо начал Феодул. – Они были навьючены на одного дикого, неукротимого жеребца…
И был Феодул, как ни кричал, ни отбивался, всего имущества лишен и заключен Иоанном Дукой Ватацесом в темницу как предатель и соглядатай.
Андрея-толмача Ватацес оставил при себе и дал ему писарскую должность. Глянулся никейскому владыке сердитый далматинец. Спустя год с небольшим Андрей женился на гречанке с хорошим приданым и таким образом окончил свои дни человеком хоть и ворчливым, но весьма упитанным и обремененным многочисленными потомками обоего пола.
Простых монголов, бывших с лжепосольством Феодула, Дука Ватацес приписал к своей армии, и те впоследствии охотно лютовали против латинников. Оттого иные бароны всерьез начинали верить, что никейский император впрямь заключил союз с монголами, и от таких мыслей мужество латинников шло на убыль.
Горбоносый монгол был принят при никейском дворе с большим почетом, однако через несколько дней с ним приключился недуг, от которого он и скончался.
Вопросоответник Георгия Згуропула о неизреченном
Вот миновал месяц или даже два после плачевной кончины сановного монгола, а Феодул по-прежнему томился в никейских подвалах. Одежда на нем уже истлела, и в тоске ожидал Феодул, когда вслед за одеждой начнет истлевать и бренная плоть его.
Таким образом пребывал он в полном унынии, покуда случай не послал ему нечаянную радость: в сырой мрак подземелья бросили к Феодулу еще одного узника. Поначалу, правда, Феодул совершенно ему не обрадовался, поскольку этот узник попал сюда из какого-то другого подземелья, где, видимо, провел немало времени, ибо был почти наг, весь покрыт струпьями, дурно пах и вообще являл собою мало привлекательного. Кроме того, он непрестанно жаловался и сквернословил.
Звали его, как он сообщил между непристойностями, Георгий Згуропул, причем, произнося свое имя, новый товарищ Феодула плюнул столь истово, что исторг испуганный писк у дремавшей под соломой крысы.
– На что ты негодуешь? – удивился Феодул. – «Згуропул» – имя звучное и вполне приятное слуху, как, впрочем, и мое – Феодул Апокрисиарий.
(Ибо поневоле оставшись среди греков, решил он взять себе прозвание совершенно греческое, означавшее «Посланец»).
– Как тебя кликать – твое дело! – отрезал Георгий. – Мне насмешка обидна, вот что!
Тут Феодул сообразил, что имя «Згуропул» по-латински будет звучать как «Кудрявый», а собеседник его совершенно лыс.
Феодул, как мог, утешил его, угостил тюремной тухлятиной из своей миски и рассказал про людей без лба, и про псоглавцев, и еще про людей, у которых не сгибаются колени, отчего те передвигаются подпрыгивая на прямых ногах; и про хитрого князя Александра, который заманил латинников на лед Ладожского озера; и про одного подвижника из пустыни Египетской, который обладал такой силой святости, что когда повстречался ему василиск, то не человек окаменел от взгляда чудовища, но чудовище при виде святого тотчас обратилось в камень…
Георгий ел, слушал и заметно отогревался душою. Покончив со скудной трапезой, он обтер руки о нечистую солому, служившую Феодулу ложем, и молвил:
– Складно…
– Истинная правда всегда складна, – обиделся Феодул. – Ибо в ней нет несообразностей, нарушающих гармонию.
– Много ты понимаешь о гармонии, невежда, – сказал Георгий пренебрежительно.
Тут уж взбунтовалось что-то в груди Феодула, сдавило душу со всех сторон, подобралось к горлу горьким комом.
– Вот ты, оказывается, каков, Георгий! – вскричал он. – А я-то принял тебя как брата!
Георгий поглядел на него весело, покачал лысой головой, даже посмеялся.
– Не спеши огорчаться, Феодул, – сказал он как ни в чем не бывало. – Я всегда таков и со всеми груб и непочтителен, ибо по самой природе своей зол, насмешлив и решительно дурен, с какого боку ни зайди. За это и терплю от людей; а ты уж потерпи от меня.
От таких примирительных слов мягкосердечный Феодул, конечно, сразу же растаял и Георгия простил. И вот уселись оба на солому друг против друга, и заговорил Георгий, пересыпая речь бранными выражениями, от которых, несомненно, ликовали все бесы, какие только могли их слышать.
– Знаешь ли ты, Феодул Апокрисиарий, с кем свела тебя судьба? – так начал Георгий.
Феодул покачал головой, ибо ничего о своем бедствующем сотоварище не ведал, кроме имени.
Георгий Згуропул поведал ему следующее:
– Был я некогда воистину кудряв и ангелоподобен – и обличьем, и нравом, и особенно голосом. И оттого взяли меня певчим в храм Святой Софии. Там выучился я пению и многим премудростям о музыке, а также рукоприкладству и сквернословию, ибо обучавший меня протопсалт, блаженной памяти Косма Влатир, слова не говорил без присловья, а еще страшнейшим был пьяницей, и я, бывало, проносил для него под одеждой сосуды с утешительными напитками. Он-то и выдрал мне кудри, покуда внушал мне искусство пения, поскольку я оказался ленив и невнимателен, он же – крепко невоздержан на руку. Остатки волос я потерял
