меня: – Я ненавижу Марту! Ненавижу эту суку. Не переношу, как она смотрит на меня, как будто все видит, все знает. Эффи доверяла мне, нуждалась во мне – Марте никто не нужен. Она холодная. Холодная! Я бы никогда не оставил тебя, если бы не она.
Это было почти правдой. Я замолчал, тяжело дыша, виски ломило от резкой боли. Я заставил себя глубоко вдохнуть. Это просто смешно – не совладать с собой во сне.
– Я никогда ни о чем не договаривался с Мартой, – тихо сказал я.
Она с минуту молчала.
– Тебе нужно было слушаться Фанни, – наконец произнесла она.
– Что может сказать Фанни? – бросил я.
– Она предупреждала, чтобы ты не мешал нам. Ты ей нравился, – просто сказала она. – Теперь слишком поздно.
Не смейтесь, если я скажу вам, что на миг, когда я взглянул в ее печальные глаза, меня окатило испуганным сожалением, отчаянием, как в холодном Дантовом Аду. Я вдруг увидел, как лечу вниз, во мрак, в головокружительную вечность, как снежинка, что опускается в бездонный колодец. Сердце едва билось, небытие зияло подо мною, и по нелепой, вдруг вспыхнувшей ассоциации я вспомнил ту ночь в Оксфорде, когда голос из царства мертвых зазвучал над карточным столом:
Так холодно…
Тут мне пришло в голову, что моя уверенность, будто это сон, абсурдна: разве бывают сны такими отчетливыми, такими яркими, такими реальными? Разве во сне я смог бы
– Эффи… – Я вдруг понял, что должен ей что-то сказать, что-то ужасно важное. –
Ее лицо было неподвижно.
– Ты убил ее, Моз, – тихо сказала она. – Ты оставил ее в склепе, и она умерла, как ты и говорил Генри. Ты знаешь, что сделал это.
Неверный вопрос. Я ощущал, как уходит мое время.
– Тогда кто ты? – в отчаянии закричал я.
Она улыбнулась мне тонкой равнодушной улыбкой, словно осенняя полная луна.
– Ты знаешь, Моз, – сказала она.
– Черт возьми, я не знаю!
– Ты узна?ешь, – шепнула она, и, когда я проснулся в темноте, весь в липком поту, с затекшими членами, ее улыбка оставалась со мной, будто крошечный рыболовный крючок, что тянул меня за шею.
Она и сейчас со мной, сейчас, когда я падаю в непостижимую пустоту мира, где нет Мозеса Харпера… Я вижу, как заточенной косой она поблескивает в бесконечной тишине. «Ni vue, ni connue…»[35] В слепоте, неведении и безжалостном стремлении к уничтожению человек может влюбиться.
А когда утром мне сказали, что в склепе Ишервудов на Хайгейтском кладбище обнаружили труп женщины, я даже не удивился.
64
Вам ведь хочется знать, правда? Я слышу запах вашего нетерпения, как запах пота, жаркий и кислый. Что ж, это понятно. Но я не скажу вам, где я, – хотя вы бы все равно меня не нашли – и в любом случае для кочующего люда все места похожи друг на друга: фермы, города, маленькие домики… все одно. Я теперь с цыганами. Это честная жизнь, по большей части, а всегда быть в движении – безопасней. Никто ни о чем не спрашивает. У всех здесь свои секреты и своя магия.
В Лондоне легко исчезнуть. Люди приезжают и уезжают, все заняты своими делами. Никто не обратил внимания на пожилую женщину с кошками в корзинке, ступающую по мягкому снегу. Я оставила все вещи на Крук-стрит; наверное, девочки продали их, когда наконец поняли, что я не вернусь, – надеюсь, что так. Они славные, было жаль их покидать. Но такова жизнь. «Двигайся быстро, путешествуй налегке» – таков был мой девиз, даже в старые времена, когда Марта была совсем малышкой. И мы движемся быстро и налегке двадцать лет спустя, а снег позади нас – точно ангел у ворот.
Цыгане приняли нас без единого слова – они знают всё о преследователях и преследуемых – и даже дали нам фургон и лошадь. Некоторые из них до сих пор помнят мою мать, они говорят, у меня ее взгляд. Я готовлю снадобья и зелья, чтобы лечить подагру – или холодное мужское сердце, – и у меня больше друзей, чем за всю жизнь было у вас, с вашей церковью и проповедями. А еще они дали мне новое имя, хотя вам я его не скажу, цыганское имя, и иногда я предсказываю судьбу на сельских ярмарках с помощью Таро, и хрустального шара, и зеленого шарфа, наброшенного на лампу. Но я не гадаю всем подряд. Нет, мне нравятся молоденькие девушки, нежные, с блестящими глазами и щечками, пылающими сказочной надеждой. И может быть, однажды я найду особенную, одинокую, как Эффи, которая сможет научиться летать и полетит за шариками…
Мы продолжаем надеяться, Марта и я. В последний раз мы были так близки, говорит она мне, так душераздирающе близки. А сейчас мы близки как никогда, память об Эффи, скорбь по Эффи связывает нас, но не горечью, а нежной грустью о том, что могло бы быть. Эффи, наша маленькая девочка. Наша бледная сестра. Знайте, мы любили ее сильнее, чем вам доводилось любить. Мы любили ее и хотели, чтобы она всегда была с нами… в каком-то смысле она и есть с нами, в наших сердцах. Бедная, храбрая Эффи, которая привела мою Марту домой.
Зимними вечерами я сижу в своем фургоне, горит голубая свеча, Тисси, Мегера и Алекто свернулись у моих ног перед очагом, и я пою Марте, а она мурлычет у меня на коленях:
Однажды мы найдем ее, Марта, обещаю я ей, поглаживая мягкий черный мех. Чувствительную девушку с сияющими невинными глазами. Одинокую, которой нужна мать, нужна сестра. Однажды мы найдем ее. Скоро…
65
Это была Эффи, никаких сомнений. Они повели меня в морг на опознание и все это время были так любезны – молчаливой любезностью палачей. Я чувствовал, как петля затягивается на шее с каждым вздохом… Она лежала на мраморной плите, чуть неровно, а в канавке у моих ног бежала зловонная дезинфицирующая жидкость, тихонько журча в необъятной тишине морга.
Я кивнул:
– Это Эффи.
– Да, сэр. – Сержант Мерль оставался бесстрастен, словно мы обсуждали тему, интереса не представляющую. – Врачи говорят, тело какое-то время пролежало в склепе. Приблизительно с Рождества. Видимо, холод замедлил… э… процесс разложения.
– Но, черт побери, я
Мерль посмотрел на меня пусто, словно вежливость не позволяла ему прокомментировать мои слова.
– Я видел ее… через несколько дней после этого!
Молчание.
– К тому же, если бы я знал, что она правда умерла, зачем мне было рассказывать вам, где она?
Сержант смущенно посмотрел на меня.
– Мистер Честер уже сообщил полиции, – сказал он. – Э-э…
– Генри – больной человек! – фыркнул я. – Он не способен отличать факты от вымыслов.
– Этот джентльмен, несомненно, пребывает в смятении, сэр, – сказал Мерль. – Вообще говоря, доктор Рассел, психиатр, не уверен в его душевном здоровье.
Черт бы его побрал! Я видел, во что Генри играет: улики есть, но слово известного врача может значить, что Генри не придется держать ответ за убийство Эффи. Но будь я проклят, если позволю ему повесить это на меня.
