Буа. Вместе с еще одним кинобизнесменом русского происхождения Александром Каменкой Ермольев развил во Франции бурную деятельность. Мозжухин и Протазанов трудились не покладая рук: «Дитя карнавала», «Смысл смерти», «Правосудие прежде всего» — и это на протяжении каких-то полутора лет.
«Когда я приехал во Францию, — вспоминал Мозжухин, — я не верил в себя как в большого киноактера». И напрасно. В 1922 году на экраны вышел «Кин», год спустя — «Костер пылающий»: это были истинные триумфы Мозжухина. Его Эдмунд Кин, великий английский трагик, буквально потрясал. Сохранилось немало восторженных откликов, среди них свидетельство Александра Вертинского, первого русского шансонье: «Я никогда не забуду того впечатления, которое оставила во мне эта его роль… Он точно играл самого себя, свою жизнь».
Взлет Мозжухина оборвался с появлением звукового кино, законы которого он так и не освоил. А Протазанов, уверовав, что НЭП — это конец тирании, вернулся в 1923-м на родину. Русский кинематограф во Франции стал хиреть, однако ремесло статиста еще долго оставалось едва ли не самым востребованным и самым надежным для того эмигрантского Парижа, который страшился пополнить ряды пролетариата.
Статисткой в фильмах «Альбатроса» была Галина Кузнецова, молодая поэтесса, будущая возлюбленная Бунина. Статистом был генерал Шкуро, кавалерист, герой Добровольческого движения. Журналист «Иллюстрированной России» писал: «Фигурация для многих русских является основным заработком в эмиграции. Имеются уже профессионалы-фигуранты, мужчины и женщины, более или менее сорганизованные в своей работе и входящие в соответствующие синдикаты… На „покрутить“ и заработать несколько сот франков есть тьма охотников, в особенности среди наших дам и девиц. Есть среди них и такие, кто ищут в этом своего рода забаву, развлечение и — кто знает — случай сделаться знаменитой актрисой. Увы, это жестокий самообман».
А еще раньше об этом же писал Дон Аминадо: «Девушки с переживаниями, очень бритые молодые люди в непромокаемых пальто, какие-то лимитрофные дамы с вызывающими дерьерами, эстеты из углового кафе, вечные секретари, бывшие авиаторы, машинистки первого разряда и, наконец, просто абоненты „Брачной газеты“ — все кинулись к аппарату».
Регулярно выходили в газетах объявления о том, что нужны фигуранты: желающих просят явиться на предварительный просмотр. Уже с утра у павильона собиралась толпа грезящих об удаче. Отобранным предстояло спозаранку тащиться через весь город на съемочную площадку, где они проводили весь день. Плата была скромная, к тому же нередко приходилось делиться с посредником, устроившим ангажемент.
В павильоне можно было встретить известных русских актеров, которые теперь были на верху блаженства, если просто участвовали в массовке, и бывшего редактора «Петербургской газеты» Германчука, и бывшего тифлисского градоначальника Атабекова. Кинофабрика для всех них становилась, отнюдь не в метафорическом смысле, символом осуществленной мечты. Жалкой мечты, но о чем было грезить измученному передрягами эмигранту, если не об этой работе, пусть она оказывалась временной и — в тех случаях, когда снимали картину на русском материале, — будила тяжелые воспоминания о жизни, кончившейся навеки.
С середины 20-х годов экономическая ситуация в Европе стала ухудшаться. Из-за сокращения производства начали увольнять рабочих, прежде всего иностранных. Русские, перед которыми захлопнулись двери Ситроена и Рено, оказались на распутье. Кое-кто попробовал заняться мелким предпринимательством — чаще всего такие затеи шли прахом. Другие потянулись на землю, хотя даже каторжный фермерский труд приносил от силы десять франков в день (статисты обычно получали двадцать и больше). Самые отчаявшиеся записывались в Иностранный легион, зная, что, скорее всего, придется сложить голову в джунглях, усмиряя непокорных туземцев.
Шли в грузчики и в официанты. Питомцы российских университетов становились дворниками и носильщиками. Светские дамы осваивали секреты профессиональных портних. Выпускники военных академий разгуливали по бульварам, обвешанные рекламными щитами.
Помогала выкарабкаться распространившаяся мода на все русское: украшения, одежду, казацкие сапоги. Великая княгиня Мария Павловна основала первый дом вышивки «Катмир», княгиня Трубецкая — дом моды «Тао», князь Феликс Юсупов, один из организаторов убийства Распутина, вместе с княгиней Ириной владел другим ателье, «Ирфе». Штат этих небедствующих предприятий состоял почти целиком из русских. Их обучали искусству кружевниц и навыкам изготовления кокошников. Спрос на эту продукцию был велик и устойчив. А врангелевские поручики и капитаны открыли артель, шившую модельную дамскую обувь. И даже получили за свои изделия приз на выставке в Гран-Пале.
Еще одной процветающей коммерческой отраслью стали русские рестораны, которые охотно посещали богатые туристы. «Русь», «Волга», «Хлеб-соль», «Ванька-Танька» — заведения с такими вывесками заполонили Монмартр. Тут все выдерживалось в стиле а-ля рюс: половые в плисовых шароварах, непременные блины с икрой, балалаечники на эстраде, швейцар в галунах и с Георгием на груди. Затевали и русские ночные кабаре. Туда усиленно старались зазвать Вертинского, зная, что будет аншлаг.
Встречались и среди эмигрантов такие, кому ничего не стоило посорить деньгами в «Москве» или в «Золотой рыбке». Это были дальновидные люди, которые успели до революции перевести свои средства за границу или вовремя сбежали с награбленным на поставках Белой армии. В Париже обосновались бывшие члены правлений Петроградского и Сибирского банков, и министр финансов у Врангеля Бернацкий, и кое- кто из семейства миллионеров Рябушинских. Возник Российский финансово-торгово-промышленный союз, немного помогавший разоренным в лихолетье. Впрочем, у нищих эмигрантов его деятельность вызывала больше злобы, чем благодарности. Было с чего.
Эмиграция в своей массе обитала по грязным пансионам и третьеразрядным отелям, а кормилась в дешевых столовых или довольствовалась хлебом с консервами да стаканом самого недорогого вина. На окраинах строили из пустых ящиков и бочек бидонвили. Мучились в битком набитых вагонах подземки по пути на работу и назад, под худую крышу. Постели чаще всего не убирали — зачем, ведь все равно валишься с ног, добравшись домой, а утром вставать в пять часов.
Парижский Земгор (Земско-городской комитет помощи) пробовал как-то облегчить согражданам мытарства в прекрасной Франции. Открылось несколько больниц, общежитий, приютов для престарелых. С большим трудом, но все-таки наладили доступные русские школы. Цели системы образования, сложившейся вдали от России, были определены ясно: сохранение русского языка и культуры, содействие русскому самосознанию новых поколений, которым в противном случае грозит ассимиляция, а значит, участь людей без родины. Твердая верность православию. Последнее было особенно важно, потому что советская школа в ту пору провозгласила одной из своих приоритетных задач воспитание безбожников.
Жизнь, вопреки всем бедствиям, все равно продолжалась. Создали свое объединение медики: Союз русских врачей за границей. В 1925 году появился Русский рабочий союз, наперекор большевистским лозунгам заявивший в своей программе, что будет добиваться «сотрудничества труда и капитала». Возникло даже Российское спортивное общество. Оно помещалось на рю Магдебур.
Городок на Сене терпел унижения и постоянные напоминания, что его жители, в сущности, люди без гражданства, а поэтому почти бесправны. С блестящей столицей — Тэффи права — он и впрямь не сливался, контакты вынужденно оставались крайне редкими и случайными. Однако провинцией этот городок себя не чувствовал. Не существовало для этого серьезных причин.
Комитет помощи русским литераторам и ученым во Франции начал работать в 1921 году. Он задумывался как благотворительная организация, хотя были попытки придать его деятельности политический оттенок, уточнив название: помощь не всем, а только жертвам большевизма. Поскольку Алексея Толстого, который готовился вернуться в Москву с покаяниями, никак было не отнести к «жертвам», его вместе с двумя единомышленниками исключили из Комитета, а затем из Союза русских литераторов и журналистов. Но на этой акции политика действительно кончилась. Осталась помощь.
Средства для нее добывали, устраивая «понедельники», литературно-музыкальные вечера, что-то вроде бенефиса. Почти ежегодно бывали писательские балы, на которые старались залучить публику побогаче. И даже на конкурсах красоты в жюри включали кого-то из литературных знаменитостей.
