кошек и котов из монастыря Святого Николаса и Евангелие от Матфея, найденное на груди Апостола Варнавы в его гробнице. Теперь надо пройтись по епископам. Кирилл Пафский, Геласий Саламинский, Спиридон Тримифутский…
В ночь на Лазареву Субботу Вова плохо спал, сны снились нехорошие. Ну например — стоит он на шатком-прешатком железном балконе, а внизу расстилается море. Вове страшно даже пошевелиться, вся конструкция вот-вот рухнет, а плавать он не умеет… или про парашу. Тужится он на параше… в смысле, в отхожем месте, в камере, и тут вдруг входят гости и начинается шмон, ищут наркоту. И его сгоняют с параши, а там, бля! Полная параша пластилина! И так выходит, что это его наркота, а он же ни сном, ни духом… а тихарь уже шмоняет по карманам, и там! Вова что-то стал им доказывать, мол не мое, то-се, тут его и вырубили ударом в башку… Проснулся. Елена говорит, что ничего страшного, что он просто волнуется перед обрядом, может и так… опять феня полезла. Елена-то промолчала, он сам спохватился… сегодня все женщины в красных мешках, а мужики в белых, так теперь до Пасхи и будут ходить, всю неделю, это у них самые главные праздничные дни… сейчас еще теплынь, а в прошлом году какая была мерзкая погода — ветер, мокрый снег, по ночам заморозки, а они в мешках разгуливают… Вове даже смотреть было холодно. Сегодня утром ему тоже принесли надеть это белое, выглядит он теперь как полный… короче, лучше в зеркало не смотреться, на других он уже попривык видеть, а сам вот… особенно раздражает, что руки остаются голые. Елена побрила ему голову и все тело, затем натерла хвощевой мазью, он ее не распрашивал, надо так надо… и так понятно, типа новая жизнь начинается, все такое… вот только не ясно — если такие серьезные приготовления, неужели все равно могут выгнать? Ну перепутает он с перепугу какого-нибудь Юстиниана с Димитрианом, и чего? Ногой под зад? Вот про это Вова спросил. Елена считает, что все будет хорошо, успокаивает… мол, если он твердо решил остаться, то все это поймут и он останется, понятно, если бы зависело от нее… успокаивает. Под окном голоса, похоже, за ним уже пришли… Вова силится вспомнить, как звали старуху, пожалевшую для Лазаря гроздь винограда, и не может… черт! А ведь знал. Вот так все и повылетит из головы, и в школе так было…
Вова выходит на крыльцо, смотри-ка, да тут вся семья в сборе… даже старших пацанят привели, Прокла и Антония. Близнецам по двенадцать лет, а они возятся, как котята, щипают друг друга и постоянно хихикают… а к пятнадцати уже должны быть как все… чудеса, это же дети, ну посмотрим…
Выход Вовы сопровождается трещотками и радостным улюлюканьем женщин, его окружают, ведут к сараю, а дорога выложена еловыми ветками, они колются, щиколотки-то голые… к Святилищу, тьфу ты господи! Перед самым входом женщины осыпают Вову разноцветными хлебными шариками… один шарик больно ударяет в переносицу, придумали, блин, идиотское конфети, оно ж как глина… он опускает голову, мало ли… Все женщины остаются снаружи, и Елена… и близнецов не пустили…
Внутри Святилища Вова ожидал полумрак, но это же мрак какой-то полный, темень! Не видно даже собственных рук. Его слегка направляют, подталкивают, ведут куда-то… Вова предупрежден, что нельзя говорить, пока не начнут задавать вопросы… спрашивать будет сначала старик Анфемиос, потом остальные, скорей бы уж… эта темнота и молчаливое шарканье ног начинают его раздражать…
— Мир тебе! — и кто-то твердо удерживает Вовино плечо, надо остановиться? Пожалуйста… — Какова твоя воля?
Вова чувствует, как его горла касается острие, так… он знает про это, он должен быть спокоен, шевелиться нельзя, иначе поранишься.
— Я слушаю и таю в себе, иначе будет рассечено мое горло и язык мой вырван из уст моих.
— Есть ли у тебя цепь?
— Есть.
— Какой она длины?
— Как от моего языка до моего горла.
— Занят ли ты чем-нибудь?
— Нет.
— Беден ты или богат?
— Ни то, ни другое.
— Будешь ли ты отдавать или забирать?
— И то, и другое, или как ты пожелаешь…
— Кто есть я?
— Ты есть Анфемиос семиждывоплощенный, Архиепископ Кипрский, обретший Святые Мощи Лазаря Четверодневного и его Святое Евангелие в году четыреста семьдесят восьмом от Рождества Господа нашего Иисуса.
— А как ты отыщешь Великий Светоч?
— Он тут, в Святилище. Там, где солнце, покинув юг, касается западного угла.
Фу, пока все вроде гладко, ни разу не сбился… эти ответы он вызубрил, хоть и полная дурь, а легко запоминается, вот с датами у него гораздо хуже. Хриплый голос делает паузы, видно, тяжело старику… Душно. Кажется, что темень сожрала весь воздух… сердце колотится, как после Елены, сегодня ночью она была такая… он даже волновался, не повредит ли это ребенку… все! Куда опять мысли…
— Сколько есть братственных уз?
— Пять. Рука в руке, ступня к ступне, колено к колену, сердце к сердцу, ухо к уху.
— Дай мне слово Иерусалима.
— Гиблии.
— Дай мне слово Вселенной.
— Боаз.
Сказал, и вдруг — светлее! Все становится вокруг светлее… вот видны уже силуэты… ага, зажигают свечи по кругу. Такие огромные толстенные свечи, Вова таких еще не видел. Ха, Анфемиос прямо царь — восседает на высоком стуле типа трона, мантия до пола, шапка с камнями острая… что теперь, интересно? Экзамен, наверное…
— Клянись!
Странно, вроде клятва в конце должна быть, после всех дел…
— Клянусь служить Господу и помогать своим братьям, клянусь воплотиться или умереть!
Вова в замешательстве — неужто пронесло? И никто больше не станет его допрашивать? А он, блин, боялся… Эта клятва должна была прозвучать в самом конце, если его примут в семью, так говорил Теодополус… перепутал? Или Вову уже и так приняли? А что, он отвечал без запинки… Старик Анфемиос с трудом слезает со своего трона, вот бедняга, он же еле передвигается, сто четыре года, не шутка… но главное, не в маразме. Вову опять легонько подталкивают в спину, ну да, он засмотрелся на старикана, а все уже куда-то идут со свечами. Выстроились в два ряда, а он… ага, понятно, он должен пройтись по этому коридору… Анфемиос берет его за руку, с ума сойти, какая сухонькая горячая ручонка, цепкая… Вову немного пошатывает и неприятно сосет в желудке, голод дает знать… он ведь не ел уже больше суток, только травяные отвары давали ему пить перед обрядом…
— Ныне ты узришь Великий Светоч, ты готов?
— Я готов.
Там, в конце живого коридора, виднеется какое-то возвышение… похоже, стол… черт, это гроб… Ну конечно! Великий Светоч — это же мощи ихнего Лазаря, что-то Вова совсем отупел, ведь он же знает… значит, сейчас ему покажут эти кости, ну посмотрим…
— Перед лицом Великого Светоча готов ли ты ответить нам?
О, блин, вот оно что… он расслабился, а тут все только начинается… размечтался. Лазариты опускаются на колени, забормотали молитву по-своему… а еще как назло в Святилище проснулась какая-то муха и теперь мечется, ее жирное жужжание то дальше, то ближе, наверняка такая огромная черная муха… хоть бы долго не мучали его, муха эта еще… Старик сделал ему знак оставаться на месте, а сам подходит к гробу вплотную и трижды кланяется до земли, ну ничего ж себе! Вова так бы не смог… а старик как будто полегчал и расправился, прямо помолодел, походка пружинит, спина ровная… Анфемиос сдернул покрывало, зажег возле гроба две свечи, слышится скрип… ага, крышка ползет вбок, механизм у них там встроен какой-то… теперь подзывает его…
Вова подходит к Святыне со всем почтением, на какое только способен, даже руки на груди зачем-то
