возле стены, и совсем забыв про ту, что стояла молча в нескольких шагах от него, а потом негромко рассмеялся.
От неожиданности Вика подняла голову и недоверчиво уставилась на него. Кирилл продолжал смеяться, и это была горькая, злая, недоверчивая насмешка над самим собой и над тем, как все сложилось.
— Ты дура, да? — спросил он, брезгливо рассматривая ее. — Столько лет… так ничего и не поняла? Это я ее убил! Понимаешь? Я!
— Кого?! — выдохнула Вика.
— Ту стерву, из-за которой Сенька пошел срок мотать! Орала она громко, вот я и не сдержался.
Девчонка заорала так, что у него заложило уши от ее визга, и Кирилл слегка приложил ее — без особой злобы, просто чтобы пришла в себя.
— Услышат… — проскрипел сзади Сенька.
— Нет здесь никого. Слышь, ты, нервная, снимай шубу.
Он ведь и не особенно разозлился на нее за этот истошный вопль. Но когда она остервенело вцепилась ему в лицо и снова завизжала как драная кошка, Кирилла окатила волна страшного, непереносимого бешенства, и он, выхватив нож, ударил ее с силой туда, где уже расстегнутая наполовину шуба расходилась, открывая что-то белое, кружевное, вызывавшее в памяти редкие слова вроде «батист» или «гипюр». Визг словно надломился, и она, не издав даже стона, свалилась им под ноги. Кирилл стоял и тупо смотрел, как по этому белому, кружевному стремительно расползается, словно красные чернила по промокашке, ее кровь. Он перевел взгляд на лицо девчонки — оно на глазах бледнело. Она упала в сугроб, и задранный вверх подбородок торчал из снега так, что сразу становилось ясно: то, что случилось, необратимо.
— Твою мать… — потрясенно охнул сзади Сенька. — Кирюх, да ты ее кончил.
Они даже не стали оттаскивать тело в сторону — разделали ее прямо там, выгребли все, что было при ней. Кирилл никогда не видел, чтобы баба таскала на себе столько драгоценностей. Целую тонну, не меньше! Перед тем как уйти, Кручинин бросил взгляд на застывшее мертвое лицо, и мысль его заработала.
— Если нас возьмут, скажешь, что это ты ее, — сквозь зубы бросил он Головлеву, когда они быстрыми шагами, но не переходя на бег, уходили дворами и переулками.
— Чего это? — вскинулся тот.
— Скажешь, что был один, — продолжал Кирилл, в котором внутренний метроном начал отсчитывать время до того момента, когда Сеньку схватят, и времени этого оставалось очень немного. — Если двое, то сам знаешь — дадут по полной. А так отсидишь лет пять, тебе еще срок скостят за примерное поведение.
— Да ты чё, спятил?…
— Тихо. Слушай.
Пока Кирилл говорил, Сенька не перебивал его.
— Деньги останутся у меня, — сказал Кручинин, — я вложу их в дело. Ты сам знаешь, что у меня они будут работать, а у тебя как вода через пальцы утекают. Ты в этом ничего не понимаешь, оно и не требуется — у тебя я есть. Выйдешь через пять лет, твоя доля будет тебя ждать, станешь обеспеченным человеком. Или не веришь, что я за пять лет подняться смогу?
Сенька искоса взглянул на напарника, но вместо ответа спросил другое:
— А с чего ты решил, что нас обязательно возьмут?
— Не нас, — поправил Кирилл. — Тебя. Возьмут, точно тебе говорю. Девка-то непростая, и зря мы к ней сунулись.
— Зря ты ее ножом пырнул, вот что!
Кирилл остановился, развернул за плечи щуплого Головлева лицом к себе и наклонился к нему.
— Нет, Семен, — доверительно сказал он. — Это не я ее пырнул. Это ты ее пырнул.
Когда разбирали цацки, Кручинину бросилась в глаза брошь, сдернутая Сенькой с блузки девчонки, — на застежке остался клочок вырванной ткани. Летящая птица, то ли аист, то ли цапля: сама золотая, а глазик — маленький, зеленый, вроде кошачьего. Головлеву тоже вещица приглянулась: он все поглаживал ее пальцем, словно расстаться не мог. Кирилл даже посмеялся над ним в конце концов, хотя тогда уже не до смеха было: увидели в новостях, кого убили, и внутренний метроном защелкал быстрее, оставляя времени совсем немного.
Продажей драгоценностей занимался Сенька, не посвящая приятеля в свои дела, и Кручинин торопил его, опасаясь, что возьмут их раньше, чем они успеют получить деньги. Из-за этого, может быть, Головлев в итоге и погорел: сбытчик сдал его с потрохами, а все потому, что человек оказался непроверенный, не из тех, с кем привык работать Семен. Зато деньги они получили — такую сумму, какой раньше Кирилл в руках не держал. И когда Сеньку действительно взяли, обещание свое Кручинин выполнил: раскрутил дело. На первоначальный капитал ему только-только хватило, но затем все пошло удачно, и Кручинин, как он сам о себе говорил, поднялся. Правда, Сеньку закрыли не на пять лет, как тот рассчитывал, а на шесть с лишним, но это уже была не Кирилла забота.
То, что Банкир, с которым он обедает раз в месяц, — отец их жертвы, вскоре после смерти дочери переехавший из своего города в Москву, Кручинин узнал случайно: увидел у него на рабочем столе фотографию девчонки в белой кружевной блузке и оцепенел, в одно мгновение вспомнив все: и блузку, и ее визг, и выпяченный в небо подбородок. Фамилию убитой он запомнил еще тогда, когда о них стали писать газеты, но ему и в голову не пришло сопоставить ее с фамилией своего нового приятеля. Сперва Кручинину было не по себе. Но после, осторожно разведав подробности личной жизни Банкира и окончательно убедившись, что это и в самом деле он, Кирилл даже стал находить удовольствие в том, чтобы иногда, под настроение, позволять себе всякие забавные мысли в компании Банкира. Поглядывал на него за бокалом красного вина, а сам вспоминал кровь, растекающуюся по кружеву, и изнутри поднималось что-то такое сладостное и щекочущее нервы, как будто прижимаешь острую бритву к коже и никак не обрежешься.
Однако мысли мыслями, а одно он знал точно: Банкир убьет его, если узнает, кто причина смерти его обожаемой дочери. Он — не менты: ему не нужны будут доказательства. И раз уж судьба, считал Кирилл, скорчила ему хитрую гримасу, и единственный человек, готовый дать ему денег, заставит его подыхать в мучениях, если узнает правду об их прошлом, — значит, нужно скорчить такую же гримасу судьбе. Никто ничего не узнает.
Увидев золотую птицу на Викином платье, Кирилл понял, что произошло. Сенька не продал брошь, а отдал ее Вике, рассказав о том, как она попала к нему. Или же Головлев, пугливая сволочь, подстраховался на случай своей смерти, придумав хитрый фокус с письмом от нотариуса, и уже семь лет назад Вика знала правду, но понятия не имела, что с ней делать. И лишь теперь, когда она раздобыла достаточно полную информацию о его жизни, ей пришло в голову использовать птицу — показать ее человеку, который сам подарил ее дочери, и ответить на все его вопросы. Кирилл поступил бы точно так же.
Но от одного шага, решил он, Вика все же зря не удержалась — от того, чтобы не показать ему брошь. Если бы она сделала все втихую, его тело уже искали бы с милицией, но ей мало было уничтожить его — она хотела сперва показать, что он в ее полной власти. Зря показала, потому что Кирилл ее опередил.
— Ты убил девушку, из-за которой посадили Сеню? — сдвинув брови, повторила Вика, словно не в состоянии была поверить ему. — Как?! Это был ты?! Но почему же он тогда на суде признался??!
Дурак ты, Кирюша, сказал себе Кручинин. Сам себя перехитрил. Ни черта она не знала, и брошь оказалась у нее случайно.
— Почему сел? — усмехнулся он. — Потому что жадный был твой Сеня до денег, урвать хотел побольше. Вот мы и договорились, что он за меня сидит, а я за него деньги зарабатываю. Каждому — по способностям. Алиби мне родители-алкаши за бутылку согласились сделать. Они бы и без бутылки согласились, но так оно надежней вышло.
— А потом? — прошептала она так тихо, что он не сразу расслышал.
— Потом? А что потом? Потом Семен вышел и стал денег с меня требовать.
