отштурманил, как могла его больная голова. Ну, промахнулся немного. Километров на сотню. Что и послужило причиной понижения в звании, гнобления со стороны начальства и гордого звания «невыездной». Но это не снизило градуса веселости его характера.
Он, ничуть не задумавшись, слагал юморные вирши — качества, правда, не очень высокого, зато быстро и смешно. Он приходил на каждую вечеринку в компании с новой дамой, причем злодейски давал им характеристики, типа:
— А завтра я приведу вам особенно голосистую! — и появлялся в сопровождении сильно делькольтированного создания. Он ничуть не смущался, вытанцовывая на столе канкан в одолженном платье и фуражке, выделывая кренделя волосатыми ногами, украшенными форменными носками и ботинками.
Но один раз он на маму очень обиделся. Потому что на работе тоже же бывали праздники. И, естественно, на 8 Марта каждый из сотрудников всего огромного института норовил поздравить малочисленный женский контингент. Вова и подарил маме лотерейный билет. И не какой-то там пошлый спринт, а как положено — лотерея ДОСААФ, праздничный, на котором красовалась фигуристая красная восьмерка. Приняв с благодарностью подарок, матушка на некоторое время забыла про него, поскольку розыгрыш был еще через две недели.
Время себе потихоньку шло, а тут в туалете (все самое ценное и импортное, от шуб до колготок, продавалось в туалете, если кто помнит) были выставлены на продажу сапоги. Время призакрыло, какие — то ли югославские, то ли итальянские. И, представьте себе, какая удача — ровно матушкиного размера.
Ну, так везло очень редко, поэтому срочно нужно было брать быка за рога. Вот маманя и обратилась к Вове с просьбой — занять денег в долг до получки. А у многих офицеров были счета в сберкассе неподалеку от конторы — зарплаты были большие, поэтому деньги товарищи офицеры хранили в сберегательной кассе. Вова добрый — он согласился. И вот выбежали они из института. Вова заполнил квиток на снятие и стоял в очереди. А матушка от нечего делать решила проверить лотерейный билет.
Счастливый Вова с пачкой денег подбегает к мамане — в долг ей давать.
А она ему:
— А мне, Вова, твои деньги теперь без надобности! — Показывает билет и тычет наманикюренным пальчиком в таблицу.
А там номер этот и выигрыш — «легкий мопед». Мама получила выигрыш и купила-таки сапоги.
Вова сильно расстроился, заставил все-таки Людмилу Ивановну взять у него денег в долг на месяц — типа, не зря же он в очереди стоял. А на день рождения подарил ей уже не лотерейный билет. А набор марок — «Ядовитые змеи Средней Азии».
Большой был Вова оригинал, поэтому я даже расскажу вам, что было с ним дальше, когда он уволился из в/ч. Настали несоветские времена — и Вова с товарищем стали перегонять яхты по заказу. Вова несколько раз пытался получить штатовскую визу, но ему ее не давали, видимо, боевое прошлое пугало американских чиновников. Но в Тихий океан он выходил. С минимальной командой из трех человек, чего совершенно недостаточно для тех судов, которые были на их попечении. Однажды, во время шторма, Вову смыло за борт. И погиб он в пучине, и мы даже выпили за помин его морской души.
Грустная была бы история, если бы лет через пять Вова не позвонил из Штатов. Уж как ему удалось провернуть это мероприятие — мы не знаем. Но он до сих пор жив и здоров. И шалит по-прежнему.
Арбуз и перчик
Второго Владимира в компании тоже звали Вовой, так уж сложилось исторически. Этот был ловелас и сердцеед. И присутствовал в компании с женой. До определенного момента, пока не развелся и не женился вновь на другой даме из того же коллектива. Был хорош собой, галантен, зато страшно любопытен. Поэтому с ним и приключилась эта история.
Когда я жила в пригороде Петербурга на букву «П», то есть в Колпино, там был фанат цветоразведения — папина тетка, Елизавета Александровна. В те годы она только вышла на пенсию, сил было много, поэтому цветов этих у нее было — хоть попой ешь. То есть четыре стойки, каждая на двадцать горшков, плюс те, которые на подоконнике, плюс те, которые висели на стенках по отдельности.
И младые мои годы были омрачены поливкой, опрыскиванием, протиркой и разными другими подобными процедурами, делать которые мне совершенно не хотелось.
Ну и маменька тоже не фанат. Правда, она может с интересом понаблюдать за процессом, но вмешиваться в него, скорее всего, не будет. В порыве доброты может какой-нибудь цветок спасти, но потом строго ему скажет: «А теперь сам как знаешь!» Они с перепугу растут.
В институте у нее росла фиалка в горшочке на подоконнике. Потому что не все же с грубыми мужиками якшаться, можно и на что-нибудь прекрасное посмотреть. И однажды маменька задумала фиалке земельку поменять. Не знаю зачем, видимо, делать больше было нечего. А земельку поехать купить поленилась, ей было нелениво только выйти на улицу и наковырять совочком с газона. Ну, наковыряла, цвет пересадила, живет себе спокойно дальше. Но пересадила, конечно, не как все люди, а холодной осенью.
А в горшке рядом с фиалкой стал пробиваться сорняк. И не просто сорняк, а сложно сорняк, чей странный рост побудил маму не выдергивать растение, а наоборот, наблюдать за ним со всей пристальностью. Растение жило, и колосилось, и выпустило сначала несколько крупных листьев причудливой формы, заявляя о себе как о бахчевой культуре, а потом и зацвело. Маменька, тот еще Мичурин, решила, что она пчелка Майя, и поковырялась кисточкой во всех цветочках, потому что глубокой осенью найти настоящую пчелку или, к примеру, муху, разбудить ее, умыть-причесать, а потом заставить порхать по цветочкам практически невозможно.
И вот — появилась завязь. Одна. Она росла-росла и стала зеленым, ярко-полосатым арбузом размером с теннисный мяч. Произошло это под профессиональный праздник — 23 февраля.
Сослуживцы замирали и с восхищением смотрели на ЭТО. И уговаривали посмотреть, что же внутри. И уговорили. В торжественной обстановке мамуля сняла урожай, его помыли и взрезали бритвой. Да! Это был настоящий созревший арбуз. В нем было 6 семечек, и был он ярко-красного цвета. Сладкий. И, несмотря на то, что резать его продолжали бритвой и попробовать хватило отнюдь не всем, но смуту в ряды вооруженных сил он внес немалую. Потому что пах, зараза, как большой — на всю часть.
А потом маменька, вдохновленная экспериментом, вырастила на окне перец жгучий. Но это был какой-то странный сорт — на высоком деревце висели миниатюрные перчики, с виду страшно похожие на болгарские сладкие.
Поэтому коллега Вова, блестящий, как и положено, офицер, не вняв маминым крикам: «Не надо!», решил пошалить, сорвал перчик и откусил половину с ехидной улыбкой на морде.
Все. В этот день ехидные улыбки не сходили с лиц товарищей.
Потому что Вова разговаривать уже до конца дня не мог. Он бегал как заведенный по зданию института, открывал форточки и высовывал в них свою морду лица с высунутым языком. Пил воду из всех попадающихся на пути графинов. Направлял себе в рот вентилятор, но было только хуже.
Иногда мысль о мести сбивала его с кругового маршрута, он появлялся в комнате, где сидела маменька, и под довольное хихиканье окружающих одной рукой махал перед открытым ртом, а второй — показывал ей кулак.
А ведь сразу же сказали — не жри все, что на глаза попадется.
