Кузьменок и Фролов поднялись на ринг, пролезли под канатами.
– Сначала – приветствие, – сказал тренер. – Пусть будет все по-настоящему, а не как в уличной драке.
Кузьменок и Фролов ударили друг друга по перчаткам, разошлись по углам ринга, снова сблизились. Кузьменок ударил правой. Фролов нырнул, ударил боковым по челюсти, прямым в живот и еще серию прямых. Кузьменок отбежал в свой угол, попрыгал на месте, снова кинулся к Фролову, замахнулся правой – обманул, ударил левой, еще раз. Фролов отбил и дал прямой в живот. Кузьменок скорчился, остановился. Фролов ударил со всей силы в челюсть. Кузьменок рухнул на клеенку ринга.
– Нокаут! – закричали пацаны.
Фролов слез с ринга. Кто-то его хлопнул по спине. Фролов не улыбался. Он вытер потный лоб перчаткой, содрал прыщик, размазал кровь. Кузьменок встал, слез с ринга с другой стороны.
– Можно сказать, за явным преимуществом… – Тренер глянул на Фролова, на Кузьменка. – Не рассчитал я, думал – равные примерно будут силы… Ладно, следующая пара у нас будет…
Я и Кузьменок шли к остановке. Он был еще весь красный. Одна щека опухла.
– Все это на халяву. Придурок тренер зря сказал, что хватит. Я б его загасил…
– Он тебе дал…
– Что? Ни черта он мне не дал, ты понял? Он просто на халяву… А ты что, скажешь, дал Скворцову?
– Я и не говорю, что дал. У нас ничья с ним. – И у нас ничья… – Ага, ничья…
– Ну, ладно, пускай он мне дал. Ты только в школе никому не говори про это, ладно?
Мама и папа сидели на кухне, ели котлеты. Наташи не было дома.
– Давно тренировка закончилась? – спросила мама.
– Минут сорок назад. Пока доехал…
– Хорошо, что хоть сразу домой. А то вечно где-то шляешься… И результат – налицо. В дневнике. «Тройки», поведение «неуд» за неделю. В бокс этот записался непонятно зачем…
– Бокс – это хорошо, – сказал папа. – Парень должен уметь за себя постоять. Здесь я его поддерживаю…
– Все хорошо, что не в ущерб учебе. А то какой-то месяц остается до конца года, а столько «троек» надо исправлять…
– Исправлю, вы не бойтесь насчет этого…
– А нам нечего бояться. Бояться должен ты, что за год будут «тройки»…
– И наплевать…
– Нет, слушай, что ты говоришь такое? Тебе что, на оценки наплевать?
– Оценки – ерунда. У Наташи в школе было три «четверки», да? А сессию сдала на «тройки»…
– Сейчас разговор не о ней, а о тебе…
– Тише, слушайте, что говорят! – Папа встал, сделал радио громче.
– …авария на Чернобыльской атомной электростанции, – говорил диктор. – В результате взрыва на втором энергоблоке есть двое погибших, и произошло некоторое выделение радиационного фона.
Колонна школы прошла по проспекту Мира, мимо «Школьника», магазина «Колбасы» и книжного «Светоч», перешла перекрытую Первомайскую и вышла на площадь Ленина.
На Доме советов на уровне шестого этажа висели портреты: Маркс, Энгельс и Ленин. Голова Энгельса была самой маленькой, а Ленина – самой большой. По бокам портретов, начиная с предпоследнего этажа, на окна был натянут красный материал. Внизу, с двух сторон от памятника Ленину и трибуны, висели еще портреты. Первый справа был Горбачев, остальных я не знал.
Когда я был малый, папа брал меня с собой на демонстрацию, но мы не стояли с колонной завода, а просто ходили. Один раз видели, как по Первомайской шел женский духовой оркестр ГУМа – все в желтых шляпах с черной полоской, белых рубашках, синих юбках и желтых сапогах на каблуке. Только прически у всех были разные: у кого – хвост, у кого – просто длинные, а у некоторых – стрижки.
Долгобродова говорила Тимуру:
– Я сестре в Днепропетровск звонила – говорит, там паника уже из-за аварии на АЭС. Якобы погибли там не два человека, а несколько десятков, и ядерное загрязнение сильное…
– Я по «Голосу Америки» слушал – там сказали, что радиоактивное облако движется на Европу, то есть нас, может быть, уже накрыло…
– И что это значит?
– Что нельзя было вообще ни на какую демонстрацию сегодня выходить, тем более школьников выводить… Но у нас всегда все делается так. Одни лишь разговоры – перестройка, демократия…
– Ладно, не надо только про это кричать. Тем более при учениках…
– А они, думаешь, ничего не понимают? Взрослые уже…
Я проснулся. В трусах было склизко и мокро. У меня стоял. Только что приснилось, что я сижу в раздевалке с Шатурой и Воронковой и трогаю Воронкову за груди.
За окном было пасмурно. Ночью, наверно, шел дождь. Перила балкона были мокрые. На трубках антенны висели капли. Далеко, за домами, ехал поезд. На кухне играло радио:
Пахло сиренью. Кусты росли рядом с мастерскими. Малые рвали ветки с цветами, приносили в школу, и они валялись в коридорах на полу.
Я и Кузьменок сидели на заднем крыльце. Мы симуляли геометрию.
Я сказал:
– Сегодня тренировка. Ты пойдешь?
– Не пойду. Ну его, этот бокс. Говно. Есть пацаны – ни в какой бокс не ходят, а машутся лучше всех. А ты пойдешь?
– Не знаю.
– Будешь в «чу»?
Я кивнул, положил на крыльцо «дипломат».
– Я трясу, – сказал он, собрал свои и мои копейки в ладонь, накрыл другой ладонью и несколько раз тряхнул.
Я сказал:
– Чу!
Кузьменок разжал ладони. Копейки посыпались на «дипломат». Он забрал монетки, которые упали орлами кверху, взял пятак, ударил по пятнарику, перевернул.
– Ты мухлюешь, – сказал я. – Я все видел, ты помог себе пальцем.
– Не-а. Я его не трогал пальцем, он сам перевернулся.
– Ни хера не сам. Ты помог пальцем. Ты и тот раз тоже мухлевал.
– Сам ты мухлевал. Иди ты на… понял?
– И ты иди на… Не буду с тобой больше играть.
– Типа я с тобой буду. Забирай свои копейки.
– А те, которые ты взял?
– Те – уже все. Я их выиграл. Может, скажешь, я и там мухлевал?
– Подожди, как это ты выиграл? Ты берешь те, которые были сразу твои, а я – свои. Разве нет?
– Ясный пень, что нет. Раз уже сыграли, то сыграли. Это уже все мое. Если хочешь, забирай свое из этих.
– Ладно.
Я забрал свои пятнадцать и две двушки.
Кузьменок положил в карман все остальное и пошел к воротам.
Я подошел к турникам, снял пиджак, повесил на брусья, залез на большой турник, стал подтягиваться. Раз, два, три… Десять, одиннадцать, двенадцать… Все. Я спрыгнул с турника.
Я вынул из ящика «Комсомольскую правду» и «Рабочую смену» – ее выписывала Наташа. Снизу поднималась Кондратьевна со второго этажа. Мама говорила, что она раньше, до пенсии, работала в нашей школе, вела биологию, но я ее уже там не видел.
