И молилась Анна в Храме и говорила: 'Возрадовалось сердце мое в Господе; вознесся рог мой в Боге моем; широко развезлись уста мои на врагов моих, ибо я радуюсь о спасении Твоем.
Не умножайте речей своих, надменные; ибо Бог все ведает, и дела ваши у Него взвешены.
Лук сильных преломляется, а немощные препоясываются силою; сытые работают из хлеба, а голодные отдыхают; даже бесплодная рождает семь раз, а многочадная - изнемогает.
Господь умерщвляет и оживляет, низводит в преисподнюю и возвышает. Из праха подъемлет Он бедного, из персти возвышает нищего, посаждая с вельможами, и престол славы дает им в наследие. Ибо у Господа основания земли, и Он утвердил на них вселенную.
Стопы святых Своих Он блюдет, а беззаконные во тьме исчезают; ибо не силою крепок человек.
Господь сотрет препирающихся с Ним. Он будет судить концы земли, и даст крепость царю Своему и вознесет рог помазанника Своего'.
Царств I, 2
И спросил Давид посланного: 'Благополучен ли отрок Авессалом?' Он ответил: 'Да будет с врагами господина моего, царя, то же, что постигло отрока'.
И смутился царь, и пошел в горницу над воротами, и плакал, и когда шел, говорил так: 'Сын мой, Авессалом! сын мой, сын мой Авессалом! о, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!'
Царств II, 18
...И говорил Давид, поспешая: 'Боже! разрушь совет Ахитофела!..'
Царств II, 15
<ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ>
Семья никогда не делалась у нас предметом философского исследования, оставаясь темой богатого художественного (беллетристического) воспроизведения, поэтического восхищения, наконец, - шуток, пародий и чем дальше - тем больше переходя в пищу последних. Таково явное, en face, к ней отношение. Позади, в темном фоне, стоит странное к ней недоброжелательство ли или недоверие, сомнение о ее силах и плоде: женщина - это 'причина греха человеческого', внимание к ней - недоброкачественно, любовь - обольстительное и тем более опасное ощущение, сладкий яд 'искушения'; дети, плод сближения, уже с самого рождения - осуждены. И только молитва очистительная над роженицею смывает, очищает грех появления человека на земле. При этом мало замечается следующее. В то время, как наши радости 'en face' семьи самое большее если доставляют удовольствие чтения семейным людям, - печальный и унылый на нее взгляд из-за спины, будучи менее видимым, видимым только в немногие минуты начала семьи (заключение брака) или окончания ее (развод), в сущности, кратким и веским своим суждением определяет ее судьбы, течение, всю нормировку. Удивляться ли, что ноты уныния, прозвучавшие au fond (в основе (фр.)) явления, в самом его начале, отдают унынием потом и до последних уголков семьи. Счастлива та семья, которая по свойствам мужа и жены, по удаче - ибо непогрешительное предвидение тут невозможно - их взаимного сложения, вышла счастлива. Она нежится в парах собственного благоухания. Я повторяю - 'собственного': это необходимо. Но горе, если ее постигла судьба Улисса после Трои, - бури, лукавство, случайности, препятствия, - живые обстоятельства всего живого. Тогда унылый голос из-за спины выдвигается во весь рост. Он звучит 'отходную': люди погибли, и навсегда, люди, иногда в обеих сторонах здоровые и нравственные (см. в I томе, письма г. Геннадия Ел-ва), иногда порочные, но только в одной стороне, при цветущем нравственном здоровье другой (см. поразительное письмо Анны С- н). Об них - нет суждения. В их судьбу - нет вглядыванья. Несчастные получают судьбу 'утопленника' в стихотворении Пушкина:
И от берега крутого
Оттолкнул его веслом...
И мертвец наш поплыл снова
За могилой и крестом.
Судьба эта ужасна. И поразительнее всего, что само общество как будто стало на защиту своей темницы. Увы, поэзия и беллетристика пела прекрасное. Но едва случалось несчастие, как вся сила любви к прекрасному обрушивалась, преобразившись в черную ненависть, именно на тонущий-то корабль:
И от берега крутого
Оттолкнем его веслом, -
Пусть плывет мертвец тот снова
За могилой и крестом.
Позволяю себе маленькую переделку стиха Пушкина, потому что уж очень хорошо он выражает положение вещей. Здоровые на берегу всею силою своего здоровья и всею цепкостью за здоровье ненавидят 'утопленника' семейного положения, в каком-то ослеплении не замечая, что он входит и останется необходимою составною цифрою в итоге общего благополучия, в картине нравов страны. Далее. В психологию внутреннюю таких семей никто не вглядывался, по крайней мере деловым образом. Напрасно высшие живописцы, как Тургенев в 'Дворянском гнезде' и Толстой в 'Анне Карениной', показывали, что не все здесь мертво, что собственно 'потонувшая' пара состоит из мертвеца и из живого, которого мертвец зажал в объятьях. Сама ошибка Толстого, бросившего несчастную Анну под поезд, при всем авторском сознании даров ее души, ее прямодушия, честности, ума -лучше всего иллюстрирует странный и темный фанатизм общества против несчастных семей. Даже гений впадал в безумный бред, видя здесь не бедствие, в которое надо вдуматься и ему помочь, а - зло, которое он ненавидел и в тайне души именовал 'беспутством'. Анна, видите ли, 'чувственна', как будто сам Толстой, дитя-Толстой, 72 года назад не явился из чувственного акта. 'Мне отмщение и Аз воздам' - будто бы слова эти звучат от Бога за преданность и последование людей Его же заповеданию: 'Вкусите всех плодов земных, раститесь, множитесь; наполните землю' (Быт. I), т. е. 'огласите ее криками радости бытия своего и согрейте нежностью и ласкою друг к другу'. Да, это поразительно, что два величайшие произведения благородной литературы русской, 'Евгений Онегин' и 'Анна Каренина', посвящены апофеозу бесплодной семьи и - муке, страдальчеству в семье. 'Мне отмщение и Аз воздам' - слова, которые я отнес бы к не- рождающим, бесплодным, - печально прозвучали у великого старца с духовно-скопческой тенденцией, которая после 'Анны Карениной' еще сильнее зазвучит в 'Смерти Ивана Ильича' (чувство его отвращения к жене и дочери) и, наконец, станет 'единым на потребу' в 'Крейцеровой сонате'. Любовь как любование, как привет и ласка, обоих согревающая, - это грех; 'тело и дух телесности - не чисты'. Тогда мы, глядя на уклонение даже гениев, даже протестующих относительно всего другого, с ужасом догадываемся, что унылый голос из-за спины, звучащий редко, но фундаментально о похоронах семьи, пропитал все фибры европейского духа. Победить эту мысль невероятно трудно. Проходят годы размышления, пока наконец ум, вертящийся как белка в колесе, хватается в своем роде за ньютоновское яблоко. Это - соображение: 'Да с кем же в конце концов союзит унылый дух?' Лизу Калитину он погубил, Лаврецкого - также, Анну - тоже; но нет ли такого, кому бы он помог и обеспечил в пользовании всеми выгодами захваченного положения? Конечно, - это русская параллель Марты, подруги Гретхен, с которою, вы помните, прохаживается и любезничает Мефистофель. Унылый дух есть ужасный каламбурист и весельчак,
