— Хорошо-хорошо, — сказал лорд Амерстет с лукавым видом. — Ведь не все мы сможем выступить за команду «Джентльменов». Вот, к примеру, мой сын Кроули, только что вошедший в сборную колледжа Хэрроу, — он сыграет. Зато лично я отнюдь не намерен выходить на поле без крайней на то нужды. Поэтому, даже если вы и не слишком хорошо играете, вы будете там не единственным дилетантом, и мне польстит, если вы примете приглашение и приедете, чтобы помочь нам. А водную гладь вы сможете рассекать лесой по утрам до первого завтрака и по вечерам после ужина, если уж вам так будет хотеться.
— Это для меня большая честь… — начал было я подготавливать почву для своего решительного отказа, но тут Раффлс вперился в меня столь широко открытыми глазами, что я начал запинаться и под конец окончательно смолк.
— Тогда вопрос решен, — сказал лорд Амерстет с видом несколько мрачноватой решимости. — Мы, знаете ли, собираемся в течение следующей недели отпраздновать совершеннолетие нашего сына. Мы сыграем со «Свободными лесными стрелками» и с «Дорсетширскими джентльменами», а возможно, и с какой-нибудь из местных команд. Впрочем, мистер Раффлс вам все расскажет, а Кроули вышлет письменное приглашение… Еще раз по калитке! Боже, что ж они все мажут!.. Итак, рассчитываю на вас обоих. — С этими словами лорд Амерстет слегка кивнул нам головой, поднялся и боком стал пробираться между креслами к проходу.
Раффлс тоже встал, но я вцепился в рукав его блейзера.
— Ты что себе вообразил?! — свирепо прошипел я. — Да я никогда не играл запасным никакой сборной команды, да я вообще в крикет не играю. Не впутывай меня в это дело!
— Это необходимо, — шепнул мне Раффлс. — Тебе не надо будет играть, но поехать ты обязан. И если ты дождешься меня до половины седьмого, то я объясню тебе причину.
О причине, однако, я догадывался и сам. Стыдно признаться, но она возмутила меня куда меньше, чем мысль о возможности выставить себя дураком на крикетном поле. При одной этой мысли моя ярость разгулялась так, что я никак не мог с ней сладить и, беспрестанно расхаживая туда и обратно, не находил себе места с тех самых пор, как Раффлс скрылся в раздевалке. Мое раздражение не улеглось и после той небольшой сценки, которую мне довелось наблюдать. Подойдя к молодому Кроули, его отец остановился и, склонившись над ним, пожимая плечами, что-то сообщил сыну. Выслушав отца, молодой человек несколько смутился. Быть может, с моей стороны это преувеличенное самомнение, но я готов был биться об заклад, что их расстроила невозможность заполучить великого Раффлса без его ничтожного друга.
Тут прозвенел звонок, и я поднялся на козырек павильона посмотреть, как будет пробивать мячи Раффлс. Сверху хорошо видны все нюансы и тонкости игры, и если игра атакующего калитку когда-либо была по-настоящему изобретательной и тонкой, то это была игра А. Дж. Раффлса в тот достопамятный день — что, разумеется, было занесено в анналы истории крикета. Не обязательно самому быть игроком крикета, чтобы уметь оценить подачи мастера, его броски, ложные замахи, быстроту и легкость движений его тела и рук, ритмичность которых нисколько не зависела от работы его ног, оценить его прямые удары, поражающие калитку, или же сложно подрезанные навесные удары, рассчитанные на обводку отбивающего игрока, — одним словом, оценить всю оригинальность и все многообразие его атакующих действий. Игра А. Дж. Раффлса являла собою не только демонстрацию атлетизма и удали, но и доставляла поистине интеллектуальное наслаждение. Причем в моих глазах эта интеллектуальная заостренность его игры имела особое значение. Я видел здесь явное доказательство близости между двумя разными видами деятельности, видел, как он в тот вечер, не зная устали, вел настоящий боевой поединок против элиты профессионального крикета. Не то чтобы Раффлс взял много раз калитку при небольшом числе ударов. Он был слишком хорошим пробивающим, чтобы дрожать над каждым мячом. И потом, в его распоряжении оставалось слишком мало времени, чтобы отыграться. Что меня восхитило, что запало прямо в душу, так это все то же сочетание находчивости и хитрости, терпения и точности, работы головы и работы рук, которое единственно и придает всякой деятельности художественную завершенность и целостность. И все это было глубоко свойственно тому, другому Раффлсу, о существовании которого знал только я один.
— Сегодня вечером я почувствовал, что игра пошла, — сказал он мне позднее, когда мы ехали с ним в кебе. — При толковом партнере на подаче я мог бы сделать что-нибудь стоящее. Да и так три подачи из четырех за сорок один бросок неплохо в игре против таких ребят. Но я был просто взбешен! Ничто не злит меня больше, чем то, что меня приглашают куда-нибудь исключительно из-за моего умения играть в крикет, словно я — безусловный профессионал.
— Тогда зачем вообще надо было принимать это приглашение?
— Чтобы наказать их… ну и затем, что у нас станет туго с финансами, Кролик, прежде, чем закончится этот сезон!
— А-а-а, — понимающе протянул я, — так я и думал.
— Конечно, ты должен был догадаться! Кажется, они собираются устроить чертовски веселую неделю: балы званые обеды, шикарные приемы — сплошное празднество в доме, полном бриллиантов. Да у них там просто изобилие бриллиантов! Как правило, я не нарушаю законов гостеприимства. Я никогда не пользовался, Кролик своим положением гостя. Но в данном случае нас наняли как нанимают официантов и музыкантов, и, клянусь небесами, мы приумножим наш заработок! Давай поужинаем в каком-нибудь тихом местечке и все обсудим.
— Похоже, нам предстоит заняться воровством самого низкого пошиба, — невольно вырвалось у меня. И Раффлс тотчас же согласился с этим моим единственным возражением.
— Да, случай банальный, — сказал он, — но я ничего не могу с этим поделать. Как ни прозаично звучит, однако у нас опять плоховато со средствами. И этим все сказано. Кроме того, эти господа заслужили подобное к ним отношение. Но не убегай от меня с мыслью, что все пройдет гладко. Достать что-нибудь из барахла лорда Амерстета будет проще простого, а вот как при этом избежать любых подозрений — тут, разумеется, нам придется поломать голову. Может статься, что мы ничего, кроме хорошего рабочего плана поместья, так и не приобретем. Кто знает! В любом случае у тебя и у меня в запасе еще несколько недель, чтобы все продумать.
Я, однако, не стану утомлять вас описанием всех этих недель. Ограничусь лишь замечанием относительно того, что голову целиком и полностью ломал сам Раффлс, не всегда обременявший себя обязанностью сообщать мне свои «головоломки». Тем не менее его сдержанность более не раздражала меня. Я стал воспринимать ее в качестве одного из непременных условий подготовки и реализации его скромных замыслов. И кроме того, после нашего последнего приключения, особенно после его dénouement[1], мое доверие к Раффлсу настолько возросло, что его не могла подорвать даже моя природная недоверчивость, которая, как я до сих пор в этом убежден, является более инстинктивным свойством души преступника, нежели плодом его зрелых размышлений.
Прибыть в имение Милчестер Эбби, расположенное в Дорсете, мы должны были в понедельник 10 августа. Первую же декаду августа мы провели, путешествуя по земле этого самого графства с удочками в руках. Цель нашего путешествия заключалась в желании приобрести у местных жителей репутацию заядлых рыбаков и одновременно познакомиться с окружающей местностью, дабы иметь возможность провести здесь более тщательно спланированную операцию на тот случай, если неделя торжеств не окажется слишком прибыльной. Как выяснилось, путешествие преследовало еще одну цель, которую Раффлс не открывал мне до тех пор, пока мы не прибыли на место. В один прекрасный день, когда мы брели через луг, он вдруг достал крикетный мяч и заставил меня ловить его в течение целого часа. Затем мы провели еще много часов, бросая мяч на ближайших к нам лужайках, и если я никогда и не был настоящим игроком в крикет, то в конце недели обрел такие навыки игры, какими никогда не обладал — ни до, ни после того.
Неожиданность произошла рано утром в понедельник. Мы отправились пешком с совершенно безлюдной железнодорожной станции — скорее, полустанка, расположенного в нескольких милях от Милчестера. По пути нас застиг ливень, и мы сломя голову кинулись искать укрытия в придорожной гостинице. В холле этого постоялого двора, служившего также в качестве таверны, сидел за стаканом спиртного какой-то краснолицый, чересчур броско одетый мужчина, и я мог бы дать слово, что, увидев его, Раффлс на мгновение застыл на пороге, а потом, решительно развернувшись, повлек меня за собою обратно на станцию прямо под проливным дождем. По дороге он уверял меня, что его чуть не сбил с ног затхлый запах прокисшего эля. Об истинной причине мне оставалось лишь гадать, рассматривая его задумчивое лицо, опущенные вниз глаза и сдвинутые брови.
