себя массу подозрений в момент неизбежного обнаружения пропажи. Поэтому я последовал за Крэггсом в спальню, более не протестуя и терпеливо позволив ему показать мне металлический ящик для карт, который стоял в углу. Он гордился своей хитростью, благодаря которой додумался приспособить этот сундучок для своих целей, и мне казалось, что он никогда не кончит распространяться о том, какой безобидный у него внешний вид и сколь надежен замок системы «Чарлз Чабб». Прошла, можно было подумать, целая вечность, прежде чем он вставил в замочную скважину ключ. Когда щелкнула пружина замка, мое сердце остановилось, перестав биться.
— Го-о-осподи-и-и! — воскликнул я в следующее мгновение.
Холст лежал на своем месте среди карт.
— Я так и знал, что она вас просто потрясет, — сказал Крэггс, вытаскивая из сундучка картину и разворачивая ее передо мной. — Знатная штуковина, не правда ли? Вам разве бы пришло в голову, что она была написана двести тридцать лет тому назад? И тем не менее это именно так, честное слово! Как вытянется рожа у старого Джонсона, когда он ее увидит. Это отвадит его бахвалиться своими картинами. Еще бы! Одна вот эта штуковина стоит больше, чем все картины Квинсленда, вместе взятые. Она стоит, мой мальчик, пятьдесят тысяч фунтов, а мне она досталась за пять.
Он ткнул меня рукой под ребра и был, по-видимому, готов откровенничать и дальше. Мой вид, однако, заставил его остановиться. Он потер руки.
— Уж если на вас она произвела такое впечатление, — хохотнул он, — то представляю, какая физиономия будет у старого Джонсона! Да он повесится на крюке!
Один Господь знает, что же я ухитрился в конце концов из себя выдавить. Потеряв в самый первый момент дар речи из-за чувства огромного облегчения, я затем хранил полное молчание по причине совершенно иного рода. Новый клубок эмоций перехватил мне горло. Раффлс явным образом потерпел неудачу. А я сам не могу исправить дело? Неужели слишком поздно? Имеется ли хоть какой-то выход?
— Прощай! — Крэггс бросил последний взгляд на холст, перед тем как скатать его в трубку. — Прощай до нашего прибытия с тобой в Брисбейн.
Боже, как же я разволновался, когда он закрыл свой ящик!
— В последний раз, — сказал он, запирая замок и бросая ключи к себе в карман. — Завтра я отправляю ее прямо в бронированную каюту на корабль.
«В последний раз»! Если бы только я мог отправить его в Австралию, изъяв из его драгоценного сундука то, что и из страны-то нельзя было вывозить на законном основании! Если бы только мне удалось добиться успеха там, где Раффлс потерпел поражение!
Мы вернулись в гостиную. Совершенно не помню, сколько времени Крэггс еще говорил и о чем. Теперь мы принялись за виски с содовой. Я едва прикасался к своему бокалу, тогда как он пил много. Без чего-то одиннадцать я оставил его в состоянии весьма сильного опьянения. Последний поезд, останавливавшийся в Эшере, отходил с вокзала Ватерлоо в 23 часа 50 минут.
Я взял кеб и поехал домой. В отель я вернулся через тринадцать минут. Я поднялся по лестнице. Коридор был пуст. Я постоял немного у порога гостиной, услышал оттуда сопение и осторожно открыл дверь ключом хозяина, захватить который с собой мне не составило ни малейшего труда.
Крэггс даже не пошевелился. Он лежал развалившись на диване и крепко спал. Однако мне его сон не показался слишком крепким. Я намочил свой платок хлороформом, который принес с собой, и аккуратно закрыл ему этим платком рот и нос. Он два-три раза тяжело вздохнул и вырубился по-настоящему, вытянувшись как бревно.
Я убрал платок и достал из его кармана связку ключей. Менее чем через пять минут я положил их назад, обмотав картину вокруг своего тела и набросив сверху плащ без рукавов с капюшоном. Прежде чем уйти, я позволил себе выпить немного виски с содовой.
На поезд я успевал. Оказавшись на вокзале даже раньше времени, я в течение десяти минут сидел в своем вагоне первого класса для курящих, вздрагивая от всякого звука шагов на платформе. Я испытывал тот неразумный, ничем не объяснимый страх вплоть до самого отправления поезда. И лишь когда он тронулся, я откинулся на спинку и закурил, глядя на уплывающие назад огни вокзала Ватерлоо.
Некоторые из пассажиров возвращались из театра. Я даже сейчас могу припомнить содержание их разговоров. Они были разочарованы тем спектаклем, который смотрели в тот вечер. Речь шла о каком-то из последних мюзиклов. Все они вышли в Сюрбитоне, и я, торжествуя, в полном одиночестве проехал дальше в течение нескольких упоительных минут. Подумать только, я преуспел там, где Раффлс потерпел фиаско! Из всех наших авантюр эта была первой, в которой я сыграл главную роль. К тому же это предприятие было бесконечно менее предосудительным, чем все остальные. Мои действия не вызывали у меня никаких угрызений совести; говоря по сути, я лишь ограбил грабителя. И я совершил это сам, без всякой посторонней помощи — ipse egomet[3].
Я представил себе лицо Раффлса, его изумление и восхищение. Отныне он станет ценить меня несколько выше. Да и все наше будущее рисовалось теперь мне совершенно иным. Теперь каждый из нас становился обладателем двух тысяч фунтов — суммы, вполне достаточной для того, чтобы начать новую жизнь, превращаясь постепенно в честных и законопослушных граждан. И все это благодаря лично мне.
Я спрыгнул с поезда в Эшере, по-прежнему находясь в приподнятом настроении, и взял один из задержавшихся кебов, которые стояли под мостом в ожидании пассажиров. В состоянии, похожем на горячку, я окинул взглядом Брум-Холл, нижний этаж которого все еще был ярко освещен, и увидел, поднимаясь по ступеням лестницы, как открывается парадная дверь.
— Я так и подумал, что это ты, — весело сказал Раффлс. — Все в порядке. Тебе уже приготовили постель. Сэр Бернард дожидается тебя, чтобы пожать тебе руку.
То обстоятельство, что Раффлс находился в хорошем расположении духа, несколько меня насторожило. Но я прекрасно знал этого человека: он принадлежал к породе тех людей, которые в самый мрачный свой час будут улыбаться самой широкой улыбкой.
— Я достал ее! — крикнул я ему прямо в ухо. — Я достал ее!
— Что ты достал? — спросил Раффлс, отступая на шаг.
— Картину!
— Что-о-о?
— Картину! Он показывал ее мне. Тебе пришлось уйти без нее; я это понял. Поэтому я решил завладеть ею. И вот она.
— Давай-ка посмотрим, — мрачно сказал Раффлс.
Я сбросил плащ и стал снимать с себя картину. Пока я занимался этой процедурой, в холле появился небрежно одетый пожилой человек, который уставился на меня округлившимися глазами.
— Выглядит слишком уж свежо для шедевра старого мастера, не правда ли? — сказал Раффлс.
Тон, которым он это произнес, был весьма странный. Я смог предположить только то, что он завидует моему успеху.
— То же сказал и Крэггс, а я на нее почти и не смотрел.
— Ну а теперь-то посмотри. Посмотри внимательно. Ей-Богу, я, должно быть, подделал ее лучше, чем мне думалось.
— Это — копия?! — воскликнул я.
— Это — копия, — ответил Раффлс. — Это та самая копия, в поисках которой я, почти разрываясь на части, объездил всю страну. Это копия, которая воспроизводит не только саму живопись, но и изнанку холста так, что, по твоему же собственному свидетельству, произвела глубокое впечатление на Крэггса и могла бы сделать его счастливым на всю оставшуюся жизнь. А ты пошел и ограбил его!
Я лишился дара речи.
— Каким образом вам это удалось? — спросил сэр Бернард Дебенхэм.
— Ты его, случаем, не убил? — сардонически поинтересовался Раффлс.
Даже не взглянув в его сторону, я повернулся к сэру Бернарду Дебенхэму и рассказал ему всю историю своим хриплым, возбужденным голосом, ибо только так я смог сохранить хотя бы остатки самообладания. В процессе рассказа я стал несколько успокаиваться, и в конце концов в душе моей осталась одна только горечь; завершая свой рассказ, я попросил Раффлса, чтобы в следующий раз он сообщал мне, что намерен делать.
