вызывали неизменную оскомину. В памяти всплыл похожий день позапрошлого лета. Тогда Исаакий — глава иудейской общины, приколов на макушку чудную куцую шапочку, пришёл на базар. С дюжиной родственников вышагивал по рядам, выказывая превосходство над прочими людишками. Выбирая товары, замучил всех: долго приглядывался, щупал, перебирал и презрительно морщился над самым добротным.
Под конец затеял долгий торг с Борятой — лучшим бортником Киева. Тот, язык без костей, ловко и смешно отвечал на любые дотошные вопросы. Исаакий уж и нюхал, и пробовал каждый мёд по три раза, но всё одно воротил морду, пока Борята не осерчал и не забрал у него последнюю плошку.
— Ты, уважаемый, уже полведра мёда снюхал! — не выдержал бортник. — Шёл бы домой, а то товар застишь. Да и, не пробуют меды по пять раз, ежели по уму.
Иудей прищурился на Боряту и, поглаживая кошель на толстом брюхе, с издёвкой изрёк любимую присказку:
— Да боже ж мой! Если вы такие умные, то покажите мне ваши деньги!
Ну Борята и показал… Сотник вспомнил красные сопли, забрызгавшие соседние прилавки. Племяннички и братья Исаака бросились было на подмогу, но им на беду случился поблизости новгородский гость Васька Буслаев. Тут-то всё и началось.
Утоптав важных иудеев в перемешанную с мёдом грязь, порешили продолжить разгон на их улице. До кучи припомнили обидки и живущим промеж иудеев хазарам. Пяток зачинщиков, закатав рукава, направились с базара. Прочий народ провожал добрыми напутствиями и шутливыми криками. Извек с Эрзёй неохотно двинулись следом: дело дружинников — не допущать в Киеве излишнего смертоубийства. Погром погромом, а резни учинять не велено.
По пути нагоняли другие охочие до драки. Пока дошли до жидовского квартала, собралось десятка два. Буслаев с Борятой и тремя зачинщиками двинулись, вглубь улицы. Остальные, по пять-шесть человек, рассыпались по ближайшим домам.
Как водится, в начале валили ограды, выгоняли чад и домочадцев. Мужиков, кто ерепенился, подгоняли со двора пинками да затрещинами. Особо ретивым правили спины жердями. Потом запускали под крышу огня и палили со всем добром, окромя вина конечно — питью пропадать негоже. Кто бросался спасать имущество — тех опять же палками, мол, неча лезть под горячую руку.
Извек с Эрзёй поглядывали, как раскрасневшиеся мужики суетятся возле очередного частокола. Забор, не поддавшийся первому наскоку, всё-таки затрещал и рухнул, придавив лаявшего по ту сторону волкодава. В образовавшийся прогал вся ватага устремилась к дому.
Тут же из-за двери выскочил дородный хазарин и, ловко орудуя саблей, сильно посёк нескольких человек у крыльца. Все оторопели, но быстро опомнились. Кто-то оттаскивал тяжело раненых, кто-то, готовясь к штурму, искал жерди подлинней. Сетовали, что Борята с Васькой подались дальше.
— Доигрались, Ящер задери, пора закругляться! — зло пробормотал Извек.
Эрзя соображал, вмешаться или нет, когда к Сотнику подскочил щуплый старикашка и, потрясая козлиной бородой, ехидно проблеял:
— Ой, Гой—молодец, одолжи старичку клиночек, супостата срезать. Глядишь, и хлопцы поучатся, как надоть драться по-человечески. Брёвнышко мне, немощному, уже не поднять, а с мечиком твоим, думаю, управлюсь. Вишь, как наших хлопцев порезали?
Извек придержал схватившегося за оружие Эрзю и, не вынимая меча, зашагал к крыльцу. Остановился в трёх шагах от ступенек, взглянул в горящие глаза хозяина.
— Хватит кровей! Остепенись, пока…
Свист острия в трёх вершках от лица, не дал договорить. Сотник отшатнулся, сжал зубы. За спиной хазарина показались ещё двое: глаза горят, клинки наголо, лица злые. Извек помедлил, шагнув ближе, терпеливо протянул руку.
— Не гневи богов!
В воздухе опять свистнуло остриё. Хозяин вздёрнул руку для нового удара, крикнул что-то о презренных богах и поганых идолищах. Сотник озлился окончательно. Не дёргаясь под саблю, мощно ударил сапогом в столб крыльца. От богатырского удара древесина лопнула и навес, лишённый одной опоры, начал крениться. Хазарин в страхе задрал голову. Извек же стрелой бросился вперёд и, перехватив руку с оружием, наотмашь ударил в лоснящийся лоб. Двое других, вскинув сабли, рванулись на помощь, но грузное тело хозяина подмяло их и увлекло внутрь дома.
— Богов наших, сука, не тронь! — процедил Извек и, сбегая с крыльца, ударил по оставшемуся столбу.
Уже шагая прочь, услышал треск и грохот упавшего навеса. Сквозь туман гнева различил крики и улюлюканье довольной толпы. Остановился перед Эрзёй, встретив вопросительный взгляд, с досадой пожал плечами. Сбоку подсеменил давешний старик, затряс пучком бороды.
— Ну, молодец, ублажил так ублажил! Давно не видывал, чтоб так кузяво силушку прикладывали. До чего ж гожо совладал. Не иначе, как из малой дружины будешь?!
— Буду, — не глядя на него, угрюмо согласился Сотник.
Дедок тем временем обернулся к довольным мужикам, выволакивающим из пристроя бочки и бочонки. Уперев руки в бока, на удивление зычным голосом гаркнул:
— Эй, зубоскалы! Неча прохлаждаться, запускай вогника!
Не успели дружинники оглянуться, как притащили огня. Бросили в горницу, под стены, заботливо окроплённые маслом. Занялось.
— Внутри кроме этих никого? — поинтересовался Извек, безнадёжно глядя на скорое пламя.
— Да вроде нет, — пожал плечами старик. — По окнам заглядывали, никого не видать. Бабки, няньки и дворовые вон стоят, воют. Боле никого.
Эрзя тронул Сотника за рукав.
— Пойдём, друже. Дале сами управятся, а вино в журке попьём, либо к князю на двор сходим, там до сих пор пируют.
Народ уже отведал питейных запасов и двинулся к другим постройкам, когда в толпе зазвучали встревоженные голоса. Собравшиеся, один за другим, поднимали руки, тыкали пальцами, хватались за голову. С улицы заголосили женщины, утиравшие своим мужикам разбитые морды. Одна бросилась к терему, но её удержали. Извек оглянулся, сквозь дым, заметил движение в верхних окнах. От толпы погромщиков семенил знакомый старик, мотал головой, мял в руках шапку.
— Ой, гои, недогляд вышел! Про дитё забыли! На втором поверхе племянница хозяина осталась! Ой, негоже! Младенца загубили!
Извек зло плюнул, прищурился на верхние окна, так и есть. Девчушка лет десяти вцепилась в раму и дикими глазами смотрела во двор.
— Твою… — прошептал Сотник, сдёрнул перевязь с мечом и сунул старику в руки. — Эрзя, пособи в терем прыгнуть!
Эрзя замешкался, но быстро сообразил, что к чему.
— Давай к среднему окну! — крикнул он и рванулся вперёд.
У дома, жмурясь от жара, пригнулся, напружинил ноги и упёрся локтями в стену. Извек, как в штурме, сходу запрыгнул ему на спину и, размахнувшись, ухнул ладонью в оконный переплёт. Цветные цареградские стёкла с осколками рамы посыпались внутрь. В ответ из дома с рёвом вырвался огненный вихрь и, опалив волосы, сбросил дружинника на землю.
Ударившись спиной, Извек увидел глаза ребёнка. Застыв от ужаса, девчонка неотрывно смотрела на двоих под окнами. Эрзя потащил упавшего друга от стены, но Сотник выдернул руку и заорал:
— Вина давай! Сам встану, цел пока!
— Нашёл время… — опешил Эрзя. — А на закусь что?
— Бочку вина! На меня! Живо! — рыкнул дружинник, смахивая с глаз обгоревшие ресницы.
До Эрзи наконец дошло. В два прыжка оказался у захваченной погромщиками бочки. Пинком отбросил мешавшихся зевак, качнул, подсунув руку под днище, взял на плечо. Извек уже был рядом, присел на колено.
— Лей! На голову! Всё!
— Понял! — натужно прохрипел Эрзя, и на солнце блеснула широкая рубиновая струя. Рубаху
