хотел попросить вас об одной услуге. Вы знаете, какая у нас в России напряженная обстановка с преступностью... Мне хотелось бы прямо сейчас переместить средства с этого счета на мой именной счет. Вы в состоянии это сделать?
Блаус замялся.
– Видите ли, герр Борисов... Это на самом деле деликатная просьба. Настолько деликатная, что я не знаю, смогу ли быть вам полезен... Даже если учесть, что вы мне полностью доверяете, я не хотел бы знать лишних тайн. Вот если бы вы сами сели за компьютер или приехали к нам...
– Если бы я мог сделать что-то из всего вами названного, то у меня вряд ли была бы потребность в звонке вам в конце рабочего дня. Герр Блаус, если вы переведете на мой счет с указанного счета три миллиона долларов, то я гарантирую вам двадцать тысяч в качестве комиссионных. Лично вам, герр Блаус! Вы меня понимаете? Если бы я приехал к вам в банк или сам сел за компьютер, я заплатил бы комиссионные банку. Причем не вашему. А я обращаюсь непосредственно к вам, поэтому и комиссионные предлагаю непосредственно вам. – Хорошев выдержал паузу, давая собеседнику возможность оценить предложение и натолкнуть на мысль о том, что двадцать тысяч баксов с неба не падают, после чего снова надавил: – Так вы можете выполнить мою просьбу?
Блаус кашлянул. Он общался с этим Борисовым вот уже два с лишним года, и поводов заподозрить его в лукавстве до сих пор не возникало. И потом, двадцать тысяч... В конце концов, в этой просьбе нет ни капли криминала. Это всего лишь просьба клиента, не идущая вразрез с общими принципами банка.
– Хорошо. Исходя исключительно из принципов поддержания наших доверительных отношений. Называйте вводный пароль, герр Борисов...
Хорошев назвал и остался сидеть на стуле, в кабинке для телефонных переговоров, с зажатой трубкой в руке. Уже дважды во время вынужденного ожидания она соскальзывала и падала в ладонь. Сердце Седого бешено колотилось, руки были сыры от влаги. Неужели это то, к чему он стремился все эти годы? Через минуту немец по фамилии Блаус, этот хорек с выпученными глазами, вечно пахнущий огуречным лосьоном, сообщит весть, ради получения которой он рисковал долгих три послеармейских года.
– Герр Борисов...
– Да, да! Я слушаю вас, герр Блаус! Все готово? Все хорошо? – Хорошев частил, пытаясь вывалить все имеющиеся вопросы, на которые хотелось получить положительный ответ.
– Герр Борисов... я думаю, что не все хорошо...
– Что... Что вы имеете в виду?! – Валентин Матвеевич почувствовал, как сердце, скакнув последний раз в груди, стало закатываться куда-то под брюшину. От этого сразу стало сухо во рту и стал пропадать голос. – Пароль... Кха! Пароль не верен?!
Перед Седым возникло лицо Полетаева, за секунду до смерти подтверждающее истинность правильного порядка названных цифр. «Не убивайте меня, Хорошев! Я все отдам!..» Не последняя ли это шутка терновского мошенника?
– Пароль верен, герр Борисов.
– Так в чем же дело?!
– Дело в том, что... Сколько, вы сказали, на вашем рабочем счету?
– Там должно быть три миллиона долларов... Три миллиона долларов, господин Блаус... Разве это не так? Это разве по-другому, господин Эрих Блаус?..
– Кто вносил сумму в компьютер?
– Я!.. То есть не я, а мой бухгалтер... Но ведь там три миллиона долларов?
– Увольте вашего бухгалтера. В вашей сумме после первой цифры «три» стоит шесть нулей целых чисел и два нуля после запятой. И это действительно было бы ровно три миллиона долларов, если бы после цифры «три» не стояла точка. Точка обозначает конец, герр Борисов. Конец целого числа. Таким образом, на вашем рабочем счету ровно три доллара Соединенных Штатов Америки. Перевести их на ваш текущий счет? Если вы настаиваете, тогда назовите пароль для операций. Я осуществлю операцию без каких-либо комиссионных.
Блаус еще что-то говорил. Он говорил, потом, судя по интонации, спрашивал, ждал ответа, потом снова спрашивал... А потом просто повесил трубку. Но Хорошев не слышал даже гудков. Он сидел, опустив руки на колени, и смотрел себе под ноги мертвым взглядом.
Точка обозначает конец.
На лавочке Терновского автовокзала сидел молодой светловолосый человек и в беспокойстве бросал частые взгляды в сторону стоянки автобусов. Пронзительность, а значит, и крайняя степень возбуждения просвечивали даже сквозь темные солнцезащитные очки. Надевая очки, он пытался достичь неброскости, стереть особые приметы – большие глаза васильков первого цвета. Глаза он скрыл, но при этом стал единственным, кто выглядел среди пестрой, пахнущей беляшами и прокисшим лимонадом толпы, на кого стоило обратить внимание. В одиннадцать часов вечера в черных очках ходит или сидит на лавочке либо слепой, либо тот, кто плохо осведомлен об элементарных правилах поведения среди множества людей.
Он волновался. Щелкал костяшками пальцев, потирал ставшие красными, как клешни вареного рака, руки и ежеминутно бросал взгляд на красный «Икарус» с длинной, украшенной старославянскими вензелями табличкой «ТЕРНОВ – НОВОСИБИРСК».
Человеку было доподлинно известно, что автобус подъедет ко второй платформе, где он его ожидал, для посадки пассажиров ровно в двадцать три часа двадцать минут, но он уже дважды переспросил у находящихся рядом, не будет ли задержки рейса.
Когда до отправления автобуса оставалось восемнадцать минут, молодой человек не выдержал, встал и пересохшим голосом обратился к сидящей неподалеку тетке:
– Вы не могли бы посмотреть за моими вещами?
Вещами называлась набитая до состояния барабана небольшая спортивная сумка и брошенная на нее легкая светлая куртка.
– Вы смотрите, – предупредила тетка, – я новосибирским еду.
– Я на две минуты. За минералкой...
Тетка пожала плечами и подтянула к себе сумку с курткой с таким видом, словно говорила – не успеешь, это все мое. Обрадованный человек скользнул рукой в карман и засеменил к киоску.
Он долго мучился между выбором, стараясь определить, что ему понадобится сейчас больше – пиво или минералка. Потом махнул рукой и указал пальцем на пластиковую коротышку «Карачинскую».
И прямо у прилавка, пока дородная баба в киоске отсчитывала сдачу, припал к свежей жидкости. Он пил до тех пор, пока углекислота не стала перекрывать доступ воздуха. Человек сгреб деньги, крякнул и побрел обратно.
Если бы не очки, через которые он не только не видел площадь, но даже рядом идущего, он обомлел бы гораздо раньше. Но он дошел до самой лавки. Дошел и с удивлением убедился в том, что его вещи составлены на заплеванный асфальт, а на его месте вальяжно развалился какой-то мужик с газетой в руке. Возмущенно сорвав с лица очки, он уставился не на самого наглеца, а почему-то на название газеты. «Спорт-экспресс».
– Вы могли бы газетку почитать и в другом месте, – заметил молодой человек, покручивая меж пальцев дужки очков.
Газета резко хрустнула, дернулась вниз и упала на колени.
– Антон... Павлович?..
– Здрасьте! А я чуть с тетенькой не подрался из-за ваших вещей! Нога, говорю ей, болит, а она гонит меня, как бомжа! Вы, как я догадываюсь, до Новосибирска? Не против, если составлю вам компанию?
И составил. «Что вам нужно в Новосибирске?» – хотелось спросить молодому человеку, однако он решил оставить это на потом. В конце концов, дорога длинная, и если выяснять все еще на подножке автобуса, то к тому моменту, когда дойдешь до сиденья, уже не о чем будет поговорить.
Места их были поодаль друг от друга, да и соседка молодого человека оказалась несговорчивой. Как выяснилось через минуту, таким же упрямцем оказался и дед в соседнем с Антоном Павловичем кресле. Бабку тошнило, и ей нужно было вперед, а дед волновался за тюки в конце салона. Оценив обстановку, этот вездесущий Антон Павлович тут же решил шахматную партию матом, пересадив добрую половину ездоков так, что все при этом остались довольны. Нечего и говорить, что молодой человек с Антоном Павловичем
