Что очень редко случается, в этом тексте Карл выступает от первого лица и в момент совершения события называет себя семилетним. Перемещение мощей произошло 25 июля вслед за примечательным визитом папы Стефана II (III) в земли, населявшиеся франками. Визит папы состоялся в 754 году, значит, перенос мощей в присутствии Карла — в 755 году, когда последнему действительно было семь лет. Ничто не противоречит тому, что смышленый ребенок, тем более столь высокого положения, сохранил память о торжественной и литургически пышной церемонии переноса мощей, а потом, уже будучи взрослым, отбросил эти живые детские впечатления. Столь редкое свидетельство устного предания самого Карла нельзя недооценивать как проявление его открытого и веселого нрава. Так он не без улыбки вспоминает о том, что при этом переносе мощей святого сломал зуб, опрометчиво прыгнув в склеп почитаемого парижского епископа.
К этим свидетельствам в пользу 748 года как года рождения Карла добавляется еще один факт — брат Пипина Карломан, приходившийся Карлу дядей, разделивший престол со старшим сыном Карлом Мартеллом, летом 747 года принял монашество и удалился в Италию. А всю ответственность за политическое состояние дел и заботу о собственных детях как преемниках возложил на брата. Такой поворот событий для отрекшегося князя не был связан с каким-либо риском, поскольку к лету 747 года его брат еще не имел наследников.
В то время когда родители Карла все еще оставались без наследников и в отчаянии возносили молитвы Всевышнему, состоялось также примирение Пипина с его единокровным братом Грифоном от брака Карла Мартелла с баваркой Свангильдой, которому после освобождения из плена был передан дукат Ле-Ман как один из центров власти. Может быть, так оно и было задумано, чтобы Грифон уравновешивался Дрогоном, сыном Карломана, умершим, впрочем, в 754 году.
Возможно, отсутствие детей поставило супругу Пипина Бертраду в деликатное положение, ведь бездетность по причине предполагаемого женского бесплодия, особенно в высокой социально-политической сфере, считалась основанием для развода и изгнания со двора. Этим руководствовался, например, монах Ноткер из Сен-Галленского монастыря, когда по прошествии более столетия уже после 771 года он решительно воспользовался этим правилом как основанием для изгнания со двора второй супруги Карла, дочери короля лангобардов Дезидерия.
Если год рождения великого франка, несмотря на сложности, все-таки поддается вычислению, то место его рождения окутано завесой секретности. Надо признать, что более ранние меценские хроники в самых общих выражениях связывают день суда Пипина с 748 годом. Он состоялся в Дюрене (что между Кёльном и Ахеном); к этому событию, как и в 761 году, а затем при его прёемнике в 775 году и в 779 году, присоединился синод. Тем не менее нам неизвестна его точная дата, а также вообще была ли тогда мать Карла рядом с супругом.
Неопределенность, связанная с точными деталями времени и места рождения, а также с крещением Карла, получает последующее отражение в мифическом повествовании «Длинноногая Берта». Это предание родилось в XIII веке во Франции, причем в разных вариантах оно распространялось вплоть до XV столетия. Согласно Беа Лунду в первоисточнике — хронике Сентонжа под 1225 годом говорится: «Люди требуют, чтобы Пипин женился, а именно на Берте, дочери венгерского короля. С большими почестями ее доставляют к нему в Париж, где и устраивают свадьбу. Однако Кормилица Берты не без хитрости подсовывает ему собственную дочь. Берту обвиняют в том, что с ножом в руках она посягала на жизнь девушки. Расправа над ней должна была произойти в лесу близ Майна. Но она выжила, оказавшись в семье пастуха, в которой четыре года живет служанкой. Между тем лжекоролева рожает двоих сыновей, в итоге за ней закрепляется слава самой злобной женщины в стране. Озабоченная слухами, мать Берты отправляется в Париж. Юную королеву объявляют больной, под запретом любое общение с нею. Мать Берты проявляет нетерпение, нарушает запрет и обнаруживает, что это не та женщина (то есть не ее дочь). Старую кормилицу сжигают на костре, но перед кончиной она признается, что повинна в смерти Берты. Четыре года спустя во время охоты в лесу Пипин встречает настоящую Берту. Он просит приемных родителей позволить ему провести эту ночь с Бертой. В качестве кровати ему дают тележку… Берта узнает его. Она рассказывает ему все, что с ней произошло. Король открывается пастуху и обещает сделать его богатым. Он возвращается с Бертой в Париж в атмосфере всеобщего ликования». Еще позднесредневековые хроники настоятеля Ольденбургского монастыря Генриха Вольтера указывают на связь тележки с именем Карла, подчеркивая, что император был зачат именно в ней.
История приукрашивает детали. Отличительным признаком Берты стала ее длинноногость — поэтому за нею и закрепилось это странное прозвище. Фактически же Бертрада, особенно после смерти Пипина в 768 году, запомнилась как откровенно политизированная королева со склонностью к «масштабной дипломатии» (Сильвия Конечни) — впрочем, к откровенному неудовольствию своего старшего сына.
Размышления о дате и месте рождения Карла Великого характерны для зарождения новой династии, которая в 754 году пришла на смену династии франкских королей — Меровингам. Над историей возвышения династии, названной впоследствии по имени своего наиболее известного отпрыска- Каролинга, нависли непроницаемые тени. Лишь кое-что лежит на поверхности, многое сознательно умалчивается, кое-что представлено в ложном свете, а кое-что целенаправленно искажено. Такой подход характерен и для биографа Карла — Эйнхарда.
ВОЗВЫШЕНИЕ МАЖОРДОМОВ ПОД ТЕНЬЮ КОРОЛЕЙ
К нашему огромному удивлению, Эйнхард начинает фактологическую часть своего произведения о Карле Великом с острых и резко выделенных размышлений о закате «королевского рода Меровингов — gens Merovingorum»[7]. Тем самым он лишь внешне соответствует исходному посылу, так как и отдельные кесаревы биографии Светония начинались с указания на происхождение соответствующего правителя. Так, образцовое жизнеописание Августа начинается с однозначного обращения к «gens Octavia»[8], одной из самых значительных фамилий — Велетриса, чтобы затем переключиться на родителей и рождение императора.
Избрав гениальный прием для объяснения заката Меровингов непосредственно восхождением так называемых Каролингов, автор обходит стороной всякие неясности при самой общей оценке политических взлетов и падений предков Карла со всеми их несуразностями и провалами, сопровождавшими мучительное восхождение на вершину власти. Так, собственно причиной смены власти становится исключительно упадок королевского рода Меровингов, а не честолюбие отца Карла — Пипина, покончившего с обветшавшим королевским родом, который продемонстрировал свою очевидную никчемность, воспринятую как неспособность к управлению.
Впрочем, уместен вопрос: как, следуя схеме Светония, Эйнхард должен был бы характеризовать родовую принадлежность своего героя? Естественный для нас ответ — Каролинги — был тогда недоступен, ибо лишь несколько поколений спустя под действием непосредственного влияния Карла Великого возникло языковое понятие «stirps Carolina»[9]. Характерно, что исследователи со ссылкой на первооснователей этой фамилии говорят о семействе Арнульфингов из Меца и Пипинидах (Пипин Старший), дети которых — Анзежизель и Бегга — приходились прапрадедом и прапрабабкой Карлу. Кроме того, следует принять во внимание, что в середине VIII столетия имя Карл вовсе не было определяющим в семье, в отличие от Пипина, Дрогона и Гримоальда. До Карла Великого это имя носил его дед Карл Мартелл, в тогдашнем фонетическом варианте оно звучало как «Карломан». Судя по всему, это ласкательное производное от «Карл» было перенесено на детей Пипина.
Впоследствии распространенные каролингские имена Людовик и Лотарь были, однако, выражением сознательно акцентированного кровного родства нового королевского двора с родом Меровингов в лице его ярких представителей Хлодвига (Людовика) и Хлотаря (Лотаря). Как бы ни характеризовать восходящий род Пипина и Карла, неизбежной представляется огромная разница между древним происхождением и достоинством Меровингов, родоначальник которых Меровей, по преданию, произошел от связи супруги короля Клодиоса с морским чудовищем, и бросившей им вызов высшей аристократией, хотя и обладавшей мажордомским званием, а также франкским преимущественным правом, но тем не менее не удостоившейся
