Александровны, — перед ними стояла худощавая, непреклонная женщина, с суровыми, осуждающими глазами, — молча смотрели на нее.
— Что вам нужно? В этом доме живут бедные люди, как и вы, — спокойно и строго сказала Ксения Александровна. — Вам нечего здесь делать, ступайте… — Ни слова не ответив, солдаты застучали по лестнице вниз, недоуменно оглядываясь…
А на следующий день пришли к ней. Она слышала, как вошли в коридор и кто-то на плохом немецком языке спросил, где живет «фрау Белова». По тону голоса и властным шагам Ксения Александровна поняла, что этих не спровадишь. Либо донесли немцы, либо рассказали солдаты…
Первым вошел круглоголовый, с розовыми упитанными щеками майор, — острыми глазами мгновенно оглядев хозяйку, комнату, он прошёл внутрь. За ним вошли еще два офицера: высокий, костлявый капитан, с длинными болтающимися руками и развинченными ногами, по видимому, развязный и хамоватый. Третий, тоже упитанный, среднего роста, спокойный и уверенный, — да и у всех трех лица были полны уверенности и превосходства, — такие и должны быть у победителей, успела подумать Ксения Александровна,
— Гражданка Белова? Русская? — спросил майор тоном, который мог перейти либо в вежливый и приветливый, либо в резкий и грубый. Холодно глядя на майора, Ксения Александровна ответила утвердительно.
— И давно живете здесь? Я разумею, заграницей?
— Давно. Меня отец девочкой привёз.
— А, вон что! Значит, вы из белых эмигрантов? — уже с любопытством спросил майор. — Документы имеете?
— Имею. — Ксения Александровна вынула из столика в углу немецкий паспорт для иностранцев, подала. С шевельнувшимся в глубине души чувством вызова достала затем коробку с другими бумагами и с усмешкой сказала:
— Это документы отца. Хотите взглянуть?
— С удовольствием. — Майор возвратил паспорт, раскрыл коробку.
Наверху лежала плотная книжечка с вытесненным на обложке орлом, Майор осторожно взял её, повертел, взвешивая и любуясь, открыл и кивнул спутникам:
— Смотрите: сама российская: империя… — Он улыбался, смеялись и его глаза — усмешка не была надменной, она скорее была любовной.
— А фотокарточки нет, — пренебрежительно сказал костлявый капитан.
— Тогда, друже, без карточек верили, — толкнул его в бок третий.
За паспортом лежала желтая от времени фотография — увеличенная её копия висела на стене. Майор внимательно рассмотрел фотографию, сравнивая, взглянул на стену.
— B каком чине был ваш папаша?
— Полковник. Командовал полком, потом бригадой. Три раза ранен в германскую войну, получил: два георгиевских креста, — почти с удовольствием, чтобы досадить, выговаривала Ксения Александровна. Но нужно ли досаждать? Посетители явно доброжелательно рассматривали фотографию.
— Серьезный, должно быть, воин был, — задумчиво сказал майор и обратился к спутникам: — Вот, кто до нас немцев бил. Чувствуете? Наша порода.
— Вояка, что надо, — уважительно отозвался капитан. — Подходящий. Такому и к нам бы можно, подошел бы вполне.
— Только мы бы ему подошли или нет, это вопрос, — насмешливо возразил третий.
— До Берлина дошли, значит подошли бы, — безапелляционно решил майор. — Чем же вы занимаетесь? Где работаете? — участливо спросил он у Ксении Александровны.
— Нигде. Да вы садитесь, — нашла, наконец, нужным пригласить Ксения Александровна.
— Нет, спасибо, мы на минутку, сейчас уйдем. Как же нигде не работаете? А живете чем?
— Я балерина, и мне уже сорок стукнуло: стара для танцев. Перебиваюсь кое-как…
— Ну, стара! Да вы еще хоть куда! — запротестовал майор. — Это не дело. Как это у них неорганизованно: ну, выступать не можете, у нас вы где-нибудь в клубе детишек бы учили танцевать. Как же иначе? Немцы! — пренебрежительно заключил майор, как бы говоря: что они понимают?
— Не обижают они вас?
— Кто?
— А немцы?
Ксения Александровна усмехнулась:
— Немцы — нет. Я здесь десять лет живу, меня знают. А вот солдаты ваши…
— Что солдаты? И у вас были? А вы их в шею, и никаких! — рассердился майор. — В шею, с ними один разговор! Развинтились! А в случае чего — сейчас же к нам, в комендатуру. Спросите меня, или вот капитана, мы живо порядок наведем. Это тут, вторая улица.
— Спасибо.
— Да, да, не теряйтесь. Чего теряться? Свои люди, поможем… Ну, рад был познакомиться, — майор протянул руку.
Они ушли, радушно распрощавшись и приглашая обязательно заходить, Ксения Александровна проводила, их до лестницы; вернувшись, села и прислушивалась к смутному чувству, вызванному их приходом. Кто же они? Не ведут ли они себя так, как будто что-то знают или имеют, такое, чего нет у неё, Ксении Александровны, и что придает им силу и уверенность, которых лишена она? Или эта сила — только от чувства победителей? Но они и не заносятся, не отталкивают её… На минуту мелькнуло неопределенное желание — может быть, ей захотелось покориться, поддаться, уйти под эту силу, как под крепкое укрытие… Но ведь ничего не изменилось, за окном продолжается то же самое и этот короткий приход ничего не объяснял, не оправдывал, — по-прежнему на душе оставалась мучительная неснимаемая тяжесть…
В этот же вечер кто-то позвонил два раза — к ней. Она вышла, открыла — костлявый капитан, ухмыляясь, боком вошел, оттеснив Ксению Александровну в сторону.
— Принимай гостя! — скаля зубы, заявил он, проходя в комнату.
Бросив на стол засаленный вещевой мешок, капитан встал, уперев руки в бока; глаза и лицо его светились весельем, смешанным с вызовом и нахальством.
— Я тут кой-чего принес, давай выпьем, закусим, — словно у себя дома, предложил он, и с искрой тепла добавил:
— Знаешь, со своими, по-холостому, надоело, составляй компанию, по-домашнему…
Это было совсем не кстати. Но она пересилила себя и сухо сказала:
— Пришел, садись.
— И сяду, не бойся. — Капитан вынул из мешка бутылку: — Трофейный, коньяк! — Остальное просто вытряхнул на стол: посыпались банки консервов, буханка хлеба, кусок сала, колбаса; пакет с селедками разорвался и они, одна за другой, шлепнулись на цветную скатерть. — Чёрт, прорвался! — воскликнул капитан, сгреб селедки и бросил поверх мешка. — Организуй, дорогая! И садись, — продолжал капитан, плюхаясь на кушетку и приглашающе хлопнул ладонью рядом. — Как живешь-то? Небось, живот подводит? — подмигнул он. — Давай, заправляйся, у нас добра хватит…
В ней поднималось негодование, злость — на его бесцеремонность, на то, что он, видимо, считал само собой разумеющимся, что она должна, обязана равняться по нему и принимать его, как своего, — она всё же старалась сдерживаться, может быть, и из любопытства, чтобы посмотреть, что будет. Достав скатерть и посуду, она сдвинула принесенное капитаном на край стола и начала накрывать.
— Если хочешь по-человечески, надо приготовить, — по прежнему сухо выдавила она.
— Ты только поскорей, а то разведешь волынку, — усмехнулся капитан. Взяв селедку за хвост, он разорвал её вдоль, кинул на мешок и вытер об него же пальцы. — Видала? И фертик, как немцы говорят. Да ты мне посудину настоящую дай, эта чёрт-те что! — запротестовал он, когда Ксения Александровна поставила две рюмки. — Стакан есть?
Она дала чайную чашку — он налил до краев, и ей рюмку — она отстранила:
— Спасибо, не могу.
Капитан вскинул изумленный взгляд:
— Ты что, больная?
