увлекать нас обоих. Ах, матушка, как бездушно, как вяло Эдвард читал нам вчера дневник обреченного моряка, потерпевшего кораблекрушение на необитаемом острове! Даже тот пассаж, где обезумевший от палящего солнца герой понимает, что друг, с которым он делил горести и невзгоды, — это всего лишь ведро, надетое на швабру! Эти жуткие строки, которые так часто сводили меня с ума, он произносил с таким невозмутимым спокойствием, с таким чудовищным безразличием!
— Несомненно, простая, легкая проза в его исполнении звучала бы гораздо лучше. Я сразу так подумала, но ты не могла не дать ему дневник!
— Конечно, я ведь так их люблю. Впрочем, нужно учитывать, что мы с Элинор не похожи. Она чувствует не так остро, как я, поэтому, возможно, не станет обращать на это внимания и будет с ним счастлива. Но если бы я была в него влюблена, мое сердце разбилось бы, услышь я, как он читает без малейшего выражения. Матушка, чем больше я познаю мир, тем сильнее убеждаюсь, что никогда не встречу мужчину, которого смогу по-настоящему полюбить и на которого смогу положиться! Мне нужно так много!
— Я знаю, милая.
— У него должны быть все добродетели Эдварда, но также и обаяние, и манеры под стать добродетелям.
— Помни, душа моя, тебе еще нет семнадцати. Слишком рано отчаиваться. Почему тебе не может повезти, как повезло твоей матери?
Глава 4
— Какая жалость, Элинор, — сказала Марианна, — что Эдвард ничего не понимает в резьбе по плавуну.
— Как это ничего не понимает? — возразила Элинор. — Почему ты так думаешь? Сам он, правда, не вырезает, но ему доставляет большую радость любоваться мастерством других; могу тебя заверить, что хотя ему и не представилось шанса развить свой вкус, от природы он достаточно одарен. Если бы у него была возможность научиться премудростям ножа, не сомневаюсь, он овладел бы этим искусством. Эдвард не уверен в своих суждениях и старается не высказывать мне свое мнение о моей очередной поделке, будь то дом или корабль, но врожденная простота вкуса никогда его не подводит. Не сомневаюсь, если бы он учился, мог бы стать резчиком, притом выдающимся.
Марианна, побоявшись обидеть сестру, ничего не ответила, но то одобрение, которые вызывали в нем скульптуры других и которое, по словам Элинор, означало, что он в восхищении, ничуть не походило на дикий, безмерный восторг — единственный, по мнению Марианны, способ выказать хороший вкус. И все же, мысленно улыбаясь ошибке сестры, она не могла не уважать чувство, ставшее тому причиной.
— Я очень надеюсь, — продолжала Элинор, — что ты не считаешь, будто у Эдварда дурной вкус. Ведь если так, ты вряд ли сможешь умолчать об этом при нем.
Марианна не нашлась что ответить, к тому же она все еще не откашлялась после обеда, когда у нее в горле застряла кость зубатки. Она ни в коем случае не желала ранить чувства сестры, но произнести то, во что она не верила, было невозможно. Она надолго закашлялась, постучала себя кулаком по груди и наконец сказала:
— Не обижайся, если моя к нему приязнь не так велика, как он, по твоему мнению, заслуживает. Мне не довелось, как тебе, изучить в мельчайших подробностях его пристрастия и вкусы, но я высочайшего мнения о его уме и душевных качествах. Я считаю, что он в высшей степени достойный и приятный человек.
— Ну что ж, — улыбнулась Элинор, — и ближайшие его друзья не могли бы остаться недовольны подобной похвалой. Не знаю, как бы ты могла отозваться о нем теплее.
Три раза яростно харкнув, Марианна — тьфу! — наконец-то выплюнула кость. Та отскочила от противоположной стены и покатилась по полу.
— Никто из тех, кто знаком с Эдвардом достаточно близко, — продолжала Элинор, — чтобы проводить с ним время в дружеской беседе, не усомнится в его уме и душевных качествах. Он посвятил меня в свою поистине удивительную теорию Большой Перемены, к тому же он обладает обширными познаниями обо всем, что может оказаться жизненно важным в критической ситуации. Чтобы не углубляться в примеры: Эдвард помнит почти всех усоногих и способен классифицировать их как по отрядам, так и по семействам. Остроту его ума и твердость принципов скрывает лишь застенчивость, из-за которой он молчит, может быть, слишком часто. Я провела с ним немало времени и изучила его суждения; я знаю, что он думает о литературе и искусстве; в целом, смею заверить, он хорошо образован, находит огромную радость в чтении, а вкус его тонок и неиспорчен. Как и его манеры, и его характер, так и его способности полностью раскрываются лишь при близком знакомстве. На первый взгляд он, конечно, не производит впечатления, и вряд ли его можно назвать красивым, но все же… дорогая сестрица, прости, но это чрезвычайно отвлекает!
Марианна, ковырявшая тем временем в зубах поднятой с пола костью зубатки, улыбнулась.
— Если я и не считаю его красивым, Элинор, скоро это изменится. Когда ты скажешь мне, что я могу любить его как брата, его лицо станет для меня не менее совершенным, чем его душа.
Она опять улыбнулась и снова принялась за свои зубы.
Элинор, вздрогнув при слове «брат», раскаялась, что позволила сестре вытянуть из нее столько добрых слов. Она очень ценила Эдварда и считала, что ее привязанность взаимна. Но чтобы подтвердить уверенность Марианны, ей недоставало определенности. Она знала, что и Марианна, и миссис Дэшвуд, придумав что-то, в тот же миг сами начинали в это верить; желать для них означало надеяться, а надеяться — ожидать. Элинор попыталась объяснить сестре настоящее положение дел.
— Не буду отрицать, — призналась она, — что я очень его ценю, что я уважаю его и испытываю к нему симпатию.
Марианна отложила свою кость и с негодованием вскричала:
— Уважаю! Испытываю симпатию! Как холодно сердце у Элинор! Ах! Не просто холодно! Это сердце змеи! Сердце ящерицы! И она стыдится показаться другой! Если еще раз услышу что-нибудь про «уважение», я немедленно уйду из этой комнаты!
Элинор не сдержала смеха.
— Прости, — сказала она, — и поверь, я не хотела тебя обидеть, говоря так сдержанно о своих чувствах. Но у меня нет уверенности в серьезности его намерений. Иногда они кажутся мне сомнительными, и пока они не станут мне точно известны, не удивляйся, что я не хочу чрезмерно поощрять себя, мыслями или словами. Сердцем я почти… ничуть не сомневаюсь в его ко мне привязанности. Но кроме нее, надо учитывать и другое. Его состоянием сейчас распоряжается мать. Мы с ней не знакомы, но, судя по тому, как время от времени излагает ее суждения Фанни, приятным человеком ее вряд ли можно назвать. Разумеется, Эдвард и сам понимает, сколько препятствий возникнет на его пути, если он пожелает жениться на женщине, у которой нет поместья достаточно далеко от берега, чтобы защититься от любого пластиножаберного чудовища, какое бы ни выползло из волны.
Марианна поразилась, до какой степени воображение — ее и матери — приукрасило правду.
— Значит, вы даже не обручены! — воскликнула она. — Но, без сомнения, помолвки нам ждать недолго. У этой задержки есть две положительных стороны. Я не потеряю тебя так скоро, а у Эдварда будет время развить его прирожденный талант к резьбе, жизненно необходимый для вашего будущего благополучия. Ах! Пусть только твой гений вдохновит его самого заняться резьбой, это было бы так замечательно!
Элинор поделилась с сестрой своим мнением. Ей не казалось, как Марианне, что их с Эдвардом взаимную приязнь ничто не может омрачить. Временами его охватывало такое настроение, как будто он маялся хроническим несварением от протухшей ухи, и если это означало не безразличие к ней, то, наверное, что-то не менее скверное. Не зная точно, что он чувствует, Элинор не полагала возможным считать дело решенным. Ей и в голову не приходило полностью довериться его к ней склонности, которую и Марианна, и миссис Дэшвуд считали несомненной.
