нибудь простофиле-родичу, который быстренько растранжирит все денежки.
— Вот бли-ин! — процедила сквозь зубы Шарлотта.
— Блллн, — откликнулся ребенок.
Удивленно вскинув брови, Шарлотта склонилась над ящиком.
— Что ты сказала?
Скорее всего, девочка просто агукала и издавала прочие невнятные младенческие звуки, однако Шарлотта сочла это предзнаменованием. Если и есть где-то на свете дитя, способное пойти по ее стопам, то только вот такое — которое начинает сквернословить раньше, чем научится говорить «мама».
— Летти! — голос Шарлотты эхом прокатился по старому дому. Она разорвала чек в клочки. — Эта чертова кукла остается!
Но Летти ее не слышала. Она стряхивала пыль с детской кроватки на чердаке.
Глава 2
Если у девочки и было имя, душеприказчик, доставивший ее и опрометью бросившийся к своему «студебеккеру», позабыл его сообщить. Он допустил и еще одну, гораздо более серьезную оплошность — не позаботился захватить подгузники.
— Как вам имя Хоуп?[4] — осведомилась Летти у хозяйки, кормя младенца из бутылочки.
Шарлотта прилагала массу усилий, стараясь не замечать домработницу. Каждый день с часу до трех она проводила в постели за размышлениями. Это вовсе не послеобеденная дрема, настаивала Шарлотта. Если женщина лежит с закрытыми глазами, это еще не значит, что она бездельничает.
— Черити тоже неплохой вариант, — не умолкала Летти. — С другой стороны, я всегда склонялась к имени Фейт. — За годы службы у Шарлотты Летти привыкла вести диалог в одиночку. — Но ведь есть еще и Пэйшенс.
Шарлотта приподняла бровь. Имя отвечало ее собственным вкусам, ведь ее любимое качество — упорство.
— Нет, это годится разве что для квакеров, — наконец рассудила она.
— Честити, — подала новую идею Летти.
Шарлотта поняла, что пора вмешаться, не то девочке придется всю жизнь мучиться с дурацким ярлыком вместо имени.
— Мы назовем ее Анджелой, — решительно произнесла она. — Анджела Белл.
— Анджелой звали сестру вашей прабабки, — вспомнила Летти, приподняв девочку вертикально и похлопав ее по спинке, чтобы срыгнула. — Она носила на шее сушеную куриную лапку, а по полнолуниям танцевала нагишом на кладбище.
— Ты не чистокровный Белл, коли спятить не успел, — не без гордости процитировала Шарлотта местную поговорку.
Летти поглядела на крошечную сирену.[5] В чертах девочки не было абсолютно ничего ангельского. Темные манящие глаза и пухлые губки, выпяченные словно бы для поцелуев.
Летти работала в поместье так давно, что застала целых три поколения Беллов. Она твердо намеревалась вырастить хоть одну из них респектабельной леди — только тогда она сможет умереть с чистой совестью.
— Пусть будет Анджела, — согласилась домработница, и вопрос был закрыт.
Глава 3
Во всем, что касалось воспитания детей, Шарлотта придерживалась предельно либеральных взглядов. С молочной смеси она перевела племянницу на виноградный сок в бутылочках и позволяла ей носиться по округе чуть ли не голышом и играть с сыновьями плотника.
— Анджела Белл! — строго кричала Летти с крыльца. — Сию минуту подойди сюда и надень сорочку!
— А почему тогда Бун Диксон не носит сорочку? — вопила в ответ Анджела.
— Ну что, Летти, съела? — усмехалась Шарлотта, высовываясь из-за газеты.
Каждый божий день Шарлотта читала племяннице вслух газетную страничку о бизнесе, и Анджела слушала с таким серьезным видом, будто понимала все до единого слова. Люди, проходившие мимо поместья по воскресеньям, видели тетку и племянницу на крыльце и качали головами. «Ей бы сводить ребенка в церковь», — бубнили они себе под нос. И повторяли то же самое, когда возвращались с воскресной вечерней службы.
В тот день, когда Анджела пошла в школу, ее вольнице пришел конец. Летти отскребла ее черные пятки пемзой и щеткой и каким-то загадочным образом заставила ее надеть кружевные носочки и кожаные туфельки. Когда домработница прошлась по волосам Анджелы расческой, девчонка шипела, отбивалась и ругалась как пьяный матрос, в которого вселился дьявол.
— Бли-ин! — с воплями вырывалась Анджела.
Зубы ее были стиснуты, по щекам струились слезы.
Когда Летти наконец закончила свои процедуры, девочку было не узнать.
— Ну вот, теперь ты выглядишь как маленькая леди, — удовлетворенно промолвила Летти, сплетя пальцы в замок. — Постарайся и вести себя соответственно.
Весь день Шарлотта и Летти поглядывали на часы. Когда Анджела наконец показалась на дороге, они уже ждали ее у ворот.
— Где же твои новые туфельки? — ахнула Летти, глядя на грязные босые ноги Анджелы.
— Я их пожертвовала, — заявила Анджела, запустив руку под платье и почесываясь — кружевное белье с непривычки мешало.
— И кому же? — осведомилась Шарлотта.
— Кайенн Мерривезер.
— Что же Кайенн Мерривезер сделала такого, чтобы заслужить подарок?
— А у нее ноги кровили.
— Отчего?
— Наступила на битую пивную бутылку босиком.
— Ну, а что она хотела! — фыркнула Шарлотта. — Если живешь в Стрингтауне, иного и не жди.
Если вы постучитесь к Шарлотте в дверь и попросите милостыню, она выдаст вам метлу или еще какой рабочий инструмент. Она родилась богатой, а умрет еще богаче. Для женщины, которая ни одного дня в своей жизни не занималась тяжелым физическим трудом, она была слишком требовательна к окружающим и ожидала праведных трудов от них.
— Вот поэтому богатые богаты, а нищие — нищи, — любила повторять Шарлотта. — И деньги тут совершенно ни при чем.
Если кто-то и раздражал Шарлотту сильнее просящих милостыню нищебродов, то только те недоумки, которые эту милостыню давали. Благотворительность она приравнивала чуть ли не к государственной измене. В конце концов, история Америки началась с того, что отцы-основатели подписали «Декларацию О Независимости», а вовсе не «Декларацию О Сидении На Шее У Ближнего».
Главный закон капитализма, как и природы вообще, гласит: выживают самые сильные и проворные. Благотворители же, напротив, заботились о выживании слабейших. Если дать им волю, считала Шарлотта, гордый орел, символ Америки, вскоре выродится в уличного голубя, подбирающего с земли крохи. Стоит ли упоминать, что Шарлотта считала «Новый курс»[6] полной чушью?..
