медленно увядали, как виноград, превращающийся в изюм.
Но в тот день, когда на кафедру взошел преподобный Томас Джонс, все изменилось.
Одежда его вечно была помята, волосы торчали в разные стороны, а щеки покрывала щетина — но женщины видели его насквозь. Они устремлялись вперед, сидя на самых краешках скамеек, а лишенные косметики лица поворачивались к нему, как подсолнухи к солнцу. Преподобный Джонс улыбался им, и они вздыхали, словно просыпаясь после долгой спячки. Щеки их розовели, ресницы невольно трепетали, а их накрахмаленные белые кофточки вздымались на груди, словно паруса.
— Эд Бинкли, вам сказочно повезло, — говорил преподобный Джонс, хлопая мужчину по плечу.
И Мэри Луиза пунцовела как роза.
— Мисс Клара, — говорил он, накрывая ладонью костлявые пальцы секретарши мэра, — сегодня вы поистине ослепительны.
Шериф, каждый день проходивший мимо Клары в муниципалитет и не обращавший на нее никакого внимания, отклонился в сторону, чтобы разглядеть ее получше. Он бы, пожалуй, не назвал ее ослепительной, но вынужден был признать — она казалась вовсе не такой бесцветной, как раньше.
Он даже на время позабыл, что Клара — мелочная и придирчивая диктаторша. Он пригласил ее на воскресный обед на берегу озера. Клара так удивилась этому приглашению, что забыла упомянуть, что неправильно заполнила его расписание на неделю.
В понедельник утром Клара собственноручно заточила новенький твердый карандаш и исправила расписание шерифа. Собственный анонимный акт великодушия настолько ее потряс, что она буквально вся засветилась.
— Мисс Клара, — сказал шериф, снимая перед ней шляпу, — сегодня вы поистине ослепительны.
Когда он ушел, Клара спустилась в холл муниципалитета, в дамскую комнату. Запершись в кабинке, она опустила крышку унитаза, вытерла ее бумажным полотенцем, села и расплакалась.
Это напоминало дождь после тридцатилетней засухи. Бесплодная пустыня расцвела.
Через полгода после прибытия Томаса в Липерс-Форк половина прихожанок уже ожидала прибавления в семействе. Включая и Мэри Луизу Бинкли, которая пыталась забеременеть двенадцать лет. По воскресеньям они, по-утиному раскачиваясь, выходили из церкви: ладони на гордо торчащих вперед животах, а на губах умиротворенные улыбки понимания.
Никто не говорил об этом вслух, однако все знали — это Томас разрушил сковывавшие город злые чары. Люди жаждали радости, которая, на взгляд женщин, возможна только вдвоем.
По округе поползла молва. В церковь, словно мотыльки на вечное пламя, стали стекаться старые девы, вдовы и молодые незамужние девушки. В магазине женского платья «Мадемуазель» не успевали выкладывать на полки духи и чулки — товар расходился, как горячие пирожки. А по субботам перед парикмахерской выстраивалась целая очередь: дамы с влажными волосами, накрученными на розовые пластиковые бигуди, ждали места у сушилок.
В божьих людях есть что-то такое, против чего невозможно устоять. Видимо, издержки профессии. Однако Томас сумел поднять планку. Он был не просто симпатичным и обаятельным, его присутствие каким-то загадочным образом помогало расшевелить женщин.
Чем глубже им в сердца проникали его проповеди, тем с большим остервенением они смешивали, взбивали и месили. На кухне в домике священника выстраивались баррикады из тортов и пирогов, а церковный холодильник был забит запеканками.
Они пекли яблочные шарлотки с корицей и бисквитные пироги, такие легкие, что, казалось, они парят над формами для выпечки. Они несли ему домашний хлеб и соленые огурцы, сливовый компот и всяческие маринады.
Каждое утро перед церковью выстраивалась вереница машин, и дамы тащили священнику подарки — медовые булочки и банановый хлеб, только из печи и прямо в храм. После особенно проникновенной проповеди про «Веру, рыбу и хлебы» прихожанки наготовили столько пирогов с лососем и запеканок с тунцом, что этого вполне хватило бы, чтобы накормить толпу.
Однако несмотря на все их усилия Томас оставался неприступен. Разумеется, их это не оскорбляло. Ничто так не распаляет женщину, как мужчина, которого нельзя заполучить.
Глава 44
По пятницам Томас всегда поднимался на кафедру и репетировал. Однажды он вошел в храм и обнаружил, что на его месте стоит старик. Волосы его были белы как снег, лицо — как обветренный кусок дерева, а пахло от него рыбой и озерной водой.
— Преподобный Лайл, — произнес Томас, — рад наконец-то встретиться с вами.
— Скажите, вы человек веры? — воскликнул преподобный Лайл, его голос громом разнесся по пустому помещению. — Потому что священник без веры — как продавец подержанных автомобилей без машин. Нельзя продать то, чего у тебя нет!
— Да, сэр, — серьезно ответил Томас. — Я человек веры.
— Принадлежите ли вы Богу?
— Да, сэр. Я принадлежу Богу.
Вцепившись в кафедру обеими руками, преподобный Лайл вперил в Томаса слезящиеся голубые глаза.
— Преподобный Джонс, — тихо сказал он, — вы нравственный человек?
Томас ничего не сказал. И преподобный Лайл понял его ответ.
— Так покончите с этим! — потребовал старый священник.
— Я люблю ее.
— Естественно, кто же из человеков ненавидит свой грех? — грозно произнес старик.
Преподобный Лайл не терпел сбившихся с пути священников. Однако он видел, что численность паствы возросла, и по дороге прошел мимо нового строящегося здания церкви. Так что в данном случае преподобный Лайл ратовал прежде всего за корпоративную этику.
— Девяносто дней, — предупредил он, сходя с кафедры. — Покончи с этим или убирайся из моей церкви.
— Она выйдет за меня замуж, — решительно заявил Томас.
— Сынок, — преподобный Лайл утешающе опустил руку Томасу на плечо, — в тот день, когда Шарлотта Белл согласится стать чьей-нибудь женой, в аду наступят заморозки.
Захлопнув за собой дверь, преподобный Лайл остался один в приделе церкви, которую сам же когда- то и построил. Он оставил службу, не доведя до конца только одно дело. Теперь у него был шанс обрезать последний торчащий узелок — и приструнить наконец одну непокорную женщину.
Когда Альтея принесла почту, Томас стоял у окна в своем кабинете. Вчерашний обед так и остался на столе, совершенно нетронутый. Томас не ел вот уже три дня, и запеканки начали выстраиваться в угрожающего вида башни.
Разумеется, Альтея знала о романе преподобного Джонса с Шарлоттой Белл. Она была бы никудышной секретаршей, если бы не держала все под контролем. Знала она и об ультиматуме преподобного Лайла.
У каждого священника есть свой скелет в шкафу. Пресвитерианец запускает руку в церковную кассу. Католик прикладывается к бутылке. Если вы дама, встаньте рядом с методистом, и он защиплет вас до багрово-черных синяков. И где-то между ними стоит протестант из епископальной церкви, потерявший Бога.
Альтея считала, что судить — не ее дело.
Некоторые священники ведут паству за собой личным примером. Другие с кафедры говорят вам, в каком направлении двигаться. По мнению Альтеи, указывать путь мог только тот, кто сам где-то побывал.
Томас, понимала она, действительно побывал в аду и вернулся.
