Прохожие – сплошная река. Инна почувствовала, что плывет против течения.
Люди, люди… Инна давилась слезами.
Одетая кое-как, наспех, она больше всего хотела остаться одна.
Люди, люди…
Мамочка родная, что ж я наделала…
Надо было хотя бы скорую… Или милицию.
Поздно.
Сбежала, бросила. Бросилась.
Что ж теперь делать?!
Дворы, дворы. Подальше от людей.
Плечи содрогались нервной дрожью и плачем.
Спрятаться…
Инна ворвалась в длинную, залитую лужами арку, и побежала, расплескивая эхо подошвами. Прорвалась сквозь скрученное в кирпичный рулон пространство, выскочила, споткнулась. Снова бегом.
Гулкий колодец двора навис отсыревшими стенами, а над ним небо линялым флагом. Инна пробежала насквозь, потом куда-то свернула, потом вдоль стены. Чуть не свалила рекламную стойку с корявой надписью «Резка зеркал и стекла».
Выскочила на дорогу и сразу на нее загудели, завизжали тормозами, заругались грязно и с удовольствием.
Бежать дальше.
Все мелькало и, не задерживаясь, убегало назад. Серые стены, решетки из чугуна, ступеньки, канавы, бордюры, скамейки, цепи, шары из гранита, трамваи, каменные копыта коней. Больше всего на свете Инна хотела сейчас убежать в такую даль, где ее не найдет ни один человек. Но она устала и ноги не несли больше, спотыкались даже на ровном месте.
Куда же спрятаться? Куда?!
Она вбежала в узкую арку, манившую откровенным безлюдьем, потом в следующую, а за ней оказалась целая цепь из арок, словно Инна попала в зеркальный коридор. Три, четыре, пять…
Девушка зажмурилась и выскочила на открытое пространство.
Ветки в лицо. Хлестко.
Бежать, бежать, бежать…
Упала.
В ушах медленно утихал рокот крови.
Под пальцами гравий. Горстью.
У самой земли стелился медленный, низкий запах цветов. Инна не видела, но ощущала, как высоко над ветвями проплывают белоснежные облака, а по земле трепещут тени от листьев.
Она лежала на усыпанной гравием круглой площадке в самом сердце какого-то парка или даже леса – такой он был старый и неухоженный. Светлые дорожки разбегались от нее во все стороны, как лучи паутины и в центре она сама, словно пойманная в эту неосязаемую сеть.
Застрекотали кузнечики.
Инна была одна. Кроме нее ни души – только птицы на ветках. Вороны.
– Что же делать… – в голос сказала она. – Господи, что же мне теперь делать?
Она встала и не отряхиваясь побрела по одной из дорожек. Вороны поворачивали головы, как автоматы слежения. Механизмы.
Парк безмолвно уползал за спину, свет солнца пятнами плыл под ногами. Геометрия одиночества.
Инна остановилась.
– Мамочка, милая, зачем же я тебя не послушалась?
Она опустилась на колени и закрыла лицо ладонями.
– Господи, сделай так, чтоб все это было во сне. Господи…
Она подняла лицо к небу. Там плыли очень медленные облака и светило яркое солнце.
Давно, в далеком-далеком детстве, все было другим, но облака были точно такими же. Мягкими и плотными. Казалось, что на них можно лежать, как на бабушкиной перине, и забраться туда было бы лучшим на свете решением жизненных неурядиц.
… Летом Инна уезжала в деревню к бабушке, где можно было целый день ничего не делать, а только лежать на траве и смотреть в облака. Мама отпускала ее охотно, оставаясь в городе по своим непонятным взрослым делам.
Дядя Миша заезжал за ней рано утром на своем стареньком «Москвичонке» и они долго-долго ехали по разным дорогам, через мосты, через железнодорожные переезды, подолгу ожидая, когда пройдет длинный, перемазанный в мазуте товарняк.
Они ехали по асфальту и дядя Миша специально набирал скорость, чтобы на неровностях дороги в
