Но цокот не прекращается.
Инна вздрогнула и открыла глаза.
В приоткрытую форточку ветер. Мягко колышется светлая ткань занавесок. Цокот. В порту работает какой-то шумный мотор, но в памяти потонут лошади.
Инна откинула плед и пошла в туалет. В прихожей вступила в огромную лужу воды. Ужаснулась, что утром забыла закрыть краны в ванной. Открыла дверь, за ней до самого горизонта тянулось мелкое, по щиколотку, море. Хмурое, стоячее, без всякого намека на ветер. Она обернулась, но позади тоже простиралась бесконечная водная гладь. Вода была тяжелой, мешала идти и непонятно было куда идти – только вода, ни берега, ни островка.
Инна проснулась во второй раз. Поправила плед, прикрыв оголившиеся ступни.
Зазвонил телефон. Она сонно потянулась к трубке на тумбочке.
– Да. Свет, это ты? Ну ты и напилась, еле языком ворочаешь. Нет, я же сказала, мне надо быть дома, ужин готовить. Нет, не пойду. Все.
Она положила трубку на место. В порту было странно тихо. Огромные краны беззвучно поворачивались на фоне светлого неба.
Вдруг рядом послышался непонятный звук, нос уловил запах трубочного табака. Инна повернула голову и увидела огромную клетку с орангутангом. Орангутанг вертел в руках сверкающий топорик и попыхивал трубкой. Заметив внимание Инны, он подмигнул левым глазом и сказал голосом отца:
– Спишь? А ты ужин сготовила, сучка?
Инна вскрикнула и проснулась.
В комнате действительно вился табачный дым, значит отец уже дома – пришел раньше обычного.
Вообще-то отец курил мало. Значит снова случилось что-то неприятное. Инна тихонько встала с кровати.
– Па, привет! – она заглянула на кухню. – Ты давно дома?
Отец хмуро поднял взгляд. В пепельнице четыре окурка. Пятый, еще дымящийся, торчал между пальцев.
– Привет. – глухо прозвучал голос отца. – Тебе что, трудно было с утра позаботиться об ужине?
Инна вошла и тоже села за стол.
– Па… Ну чего ты наезжаешь с порога? Я упахалась в институте, прилегла на часок..
По спине пробежал холодок – от отца сильно пахло спиртным.
Он так ухнул кулаком по столу, что высокий стакан подпрыгнул и завалился на бок. Покатился, оставляя коньячный след.
Из мусорного ведра угрожающе торчало горлышко пустой бутылки.
– Упахалась?! – буквально взревел отец. – Ты, девочка, совсем нюх потеряла! Я что, плохо тебя содержу? Только за институт сто баксов в месяц. А тебе в падлу ужин сготовить?
Он отдышался и добавил немного спокойнее:
– Мне бы домохозяйка обошлась дешевле.
– Ну и нанял бы… – не подумав, ответила Инна.
Он коротко, без размаха ударил ее по щеке.
– Сучка… – процедил сквозь зубы. – Охреневшая, зажравшаяся сучка. Все из под палки. Я тебе что, не родной?
Инна молчала, из глаз потекли слезы. Всхлипнула.
Он снова шибанул по столу, стакан свалился на пол.
– Отвечай, когда тебя спрашивают!
– Родной… – еле слышно ответила Инна.
Губы дрожали.
– Вот так-то! И не забывай, кто тебя кормит. Я жрать хочу, как из пулемета, а она выпендривается. Институт у нее. Надо еще подумать, нужна ли тебе учеба за такие деньги.
Он встал и ушел в комнату. Щелкнул компакт-проигрыватель и квартиру заполнил голос Михаила Круга. Отец всегда его слушал в плохом расположении духа. В последнее время все чаще.
Инна достала из морозильной камеры курицу и бросила в раковину. Пустила воду. Сковороду на плиту, масло, овощи.
Она утерла рукавом слезы.
Этот шантаж повторялся не в первый раз. Каждый раз угроза прекратить оплату за институт. И ничего не сделаешь. Ничего. Уехать обратно к маме? Позор – собаки дворовые засмеют. Да и учеба Инне нравилась, она помогала понять многие необъяснимые вещи, и они переставали пугать. Плюс перспективы. В Питере все-таки жизнь, а в Сургуте в нотариальной конторе на ксероксе. От звонка до звонка. Раньше казалось нормальным, но сейчас даже вспоминать не хочется.
Да и отец не всегда такой. Только когда с делами неважно. И когда выпьет.
Инна взяла нож и стала разделывать курицу. Руки скользили и мерзли, слезы капали все чаще.
