— Ты чепуху несешь, Максим, — обиженно сказал он. — Видел я этих коммунистов… Глупости это, Максимушка, нельзя так.
— Что вы все — глупости, глупости! — почти закричал Максим, но всмотревшись в лицо генерала, осекся. Он с ужасом понял, что глаза старика блестят от слез. — Простите, Иван Тимофеевич, — тихо сказал он. — Простите…
Генерал, все еще морщась, неловко махнул рукой и отвернулся. Индеец тревожно следил за ними, вглядываясь в лица. Беляев громко высморкался и улыбнулся ему.
— Простите, — снова повторил Максим.
— Пустое… я ж понимаю, — откликнулся Беляев и снова заговорил с гостем.
Сгорая от стыда, Максим вышел в сад. Уехать! Прочь от людей, в сельву, в пустыню, на северный полюс. Записаться бы в какую-нибудь экспедицию, думал он, привычно погружаясь в фантазии. Хоть носильщиком, хоть землекопом. В Аргентине вовсю идут раскопки — может, удастся устроиться… Извлекать из земли кости, восстанавливать облик и жизнь странных, огромных зверей, пусть ученые думают, что делать с ними дальше, а ему, Максиму, хватит и такой цели — простой и ясной, занимающей разум и не ранящей душу. Прекрасный мир окаменелостей, в котором нет места несправедливости, страданию и потерям. Где нет этой убийственной, безнадежной жалости к близким, которым не в силах помочь…
— Максим! Поди сюда, голубчик! — взволнованно крикнул вдруг из дома генерал, и Максим, едва не сбив с петель ветхую дверь, бросился на зов.
Беляев оживленно рассматривал кусок серой, чуть смятой бумаги. Индеец следил за ним с довольной улыбкой, чуть кивая. Оглянувшись на топот Максима, генерал протянул ему листок.
— Посмотри-ка, — сказал он. — Это может оказаться по твоей части…
Максим всмотрелся в неумелый рисунок. На нем было странное животное с нелепо маленькой головой и широким, тяжелым крупом, крупными когтями на маленьких передних лапах и длинным узким языком. Мохнатое и неуклюжее, как медведь, оно стояло на задних лапах, чуть присев и опираясь на толстый хвост.
— Похоже на какую-то разновидность муравьеда или ленивца, — сказал Максим. — По такому рисунку трудно сказать точнее…
— Этот зверь зовется у лесных племен Чиморте. Он огромный, как дерево, — сказал индеец, и у Максима перехватило дыхание.
— Невозможно, — проговорил он. — Все крупные животные на этом континенте вымерли задолго до…
— Значит, не вымерли, — сказал генерал. — В Чако по-прежнему может прятаться все, что угодно.
— Но вы же изучили его вдоль и поперек, — удивился Максим. — Ваши карты, ваши дневники… Чако давно уже не белое пятно!
Беляев тихо рассмеялся. Пожилой индеец ухмылялся, качал головой.
— Именно поэтому я знаю, о чем говорю, голубчик, — сказал генерал смущенному Максиму. — Так что ты скажешь насчет зверушки?
Максим снова взглянул на рисунок.
— Это мегатерий, Иван Тимофеевич! — решительно сказал он. — Считается, что он вымер. По геологическим меркам — не так уж и давно…
— Мы наткнулись на его следы во время экспедиции на Питиантуту, в глубине сельвы, — сказал Беляев. — Чимакоки, шедшие с нами, не имели представления о таких животных. След был старый, непосредственной опасности не предвиделось, так что мы не обратили на него особого внимания — поудивлялись и прошли мимо.
Максим возмущенно ахнул, попытался что-то сказать, но генерал жестом остановил его.
— Сам понимаешь, в тот момент нам было не до зоологии, — сказал он. — Не забудь, по сути это была военная экспедиция, мы должны были опередить боливийцев. За нами по пятам шли дикие лесные индейцы, припасы кончались… Но я попросил касика Шиди разузнать для меня что-нибудь, если выпадет случай. И вот животное нашли, и тридцати лет не прошло, — добродушно усмехнулся генерал. — Расскажи ему, Тувига, — попросил он.
Старый индеец вздохнул. Поначалу неохотно, но постепенно все больше увлекаясь, он рассказал, что в его племени есть человек по имени Кавима, нелюдимый и одинокий. В молодости он много путешествовал по Чако, но став старше, осел в поселке, которым правил Шиди, и возделывал небольшое поле. Ни друзей, ни семьи он не завел и никогда не смотрел в глаза. Люди считали, что на душе у него лежит тяжелый грех. Большую часть свободного от работы времени Кавима проводил, либо сидя на пороге своей хижины и будто бы грезя наяву, либо охотясь в одиночестве на мелкого зверя.
Однажды во время охоты Кавима случайно выпил плохой воды и жестоко заболел. Потеряв разум от охватившей его лихорадки, он пытался вернуться домой, но вместо этого уходил все глубже в сельву. В конце концов, он оказался на территории, принадлежащей лесным индейцам — примитивным племенам, которые встречали стрелами любого забредшего к ним чужака. Гуарани боялись и ненавидели их — сельва была дикарям родным домом; они были неуловимы, невидимы, не знали пощады и милосердия, и, по слухам, ели человечину. Постоянного жилья у них не было. Племя кочевало по джунглям вслед за зверем и созревающими плодами, избегая страшных болот, в которых жили серые демоны. Говорили, что они лишают человека разума, а потом съедают.
Однако Кавиму по какой-то причине не тронули. Напротив — дикари забрали его с собой и лечили отваром лианы, от которой душа Кавимы отправлялась в мир мертвых, тело же, наоборот, возрождалось. Постепенно он набирался сил и уже мог худо-бедно объясниться на языке лесных индейцев, когда однажды ночью проснулся от воплей ужаса и тяжелых шагов огромного зверя. Громко трещали, ломаясь под ударами исполинских лап, ветви деревьев. В свете луны Кавима смог разглядеть гигантское животное, ростом как четыре человека, вставших друг другу на плечи. Оно стояло на задних ногах, опираясь на хвост. На глазах у Кавимы оно сломало огромную ветвь дерева и вонзило в нее зубы. Его маленькие глаза светились алым, и когти были острее, чем у ягуара. Его вид наполнил сердце Кавимы страхом, и он побежал вместе со всеми.
Позже лесные индейцы рассказали Кавиме, что это бродит в тоске древний бог Чиморте, лишенный разума. Он является людям в облике гигантского животного — его тело, разделенное с душой, живет в сельве, как дикий зверь. Иногда он приходит во сне к спящим женщинам и очаровывает их. Тех, кто поддастся, изгоняют на болота, где в огромном доме, полном волшебных вещей, заперта его душа. Оттуда никто не возвращался, и ушедших женщин оплакивают, как мертвых.
Кавима и раньше во время своих путешествий слышал эту легенду, но телесное воплощение бога увидел впервые. Вернувшись домой, он рассказал о нем касику Тувиге. Тот, вспомнив о следах, заинтересовавших когда-то русскую экспедицию, попросил Кавиму сделать рисунок животного и вот теперь привез его Алебуку, Белому Отцу, выполнив наконец давнюю просьбу генерала…
Максим шумно вздохнул.
— Потрясающе, — проговорил он. — Иван Тимофеевич, это же все равно что мамонта в Сибири отыскать! Иван Тимофеевич…
Глаза Максима затуманились. На несколько секунд он глубоко задумался, а потом широко улыбнулся и тряхнул головой. Теперь он знал, что делать.
Беляев покачал головой.
— В Сибири на мамонтов не молились, их ели, — сказал он. — Ох, не нравятся мне эти древние суеверия…
— Ты постарел, Алебук, — жестко сказал индеец, когда Максим ушел. — Мальчишка завтра же побежит в Чако.
— Ну что ты, друг мой, — возмущенно всплеснул руками Беляев, — он прекрасно все понимает, просто немного слишком увлекся своим зверьем. Надо же и на людей смотреть иногда! Эта история заставит его задуматься. Он же хороший, разумный мальчик!
— Авантюрист он, — неожиданно вмешалась Александра Александровна. — Яблоко от яблоньки…
— Ты ошибаешься, милая, — кротко возразил Беляев, — вот увидишь, теперь мальчик наконец-то
