дальше.
Рост гражданина Ивана Иванова составлял один метр восемьдесят сантиметров. У него был широкий рот и нос картошкой; когда Иван Иванов над чем-нибудь задумывался, он прищуривался и чесал затылок.
Гражданин Иван Иванов родился в 1900 году в подвале дома, стоящего в одном из закоулков города Витебска. Он был девятым ребенком в семье. В шестилетнем возрасте он поступил в подмастерье к сапожнику, который лупил его кожаными помочами и кормил гречневой кашей. Когда Ивану Иванову исполнилось десять лет, он самостоятельно сшил первую пару туфель и с гордостью носил их, прохаживаясь по улице и скрипя кожей. Это был первый день в его жизни, который он запомнил навсегда.
В возрасте пятнадцати лет он заманил дочку местного бакалейщика в пустой сарай и изнасиловал ее. Она была двенадцатилетней девочкой с плоской, как у мальчика, грудью. После случившегося она принялась жалобно скулить. Иван Иванов заставил ее пообещать, что она будет молчать, и дал ей пятнадцать копеек и фунт леденцов. Это был второй день, который он запомнил.
В шестнадцать лет он первый раз сшил пару военных сапог для настоящего генерала; начистил их до блеска, поплевывая на фланелевую тряпочку, и лично доставил их заказчику, который похлопал Ивана Иванова по плечу и дал ему рубль на чай. Таков был третий запомнившийся ему день.
Около обувной мастерской постоянно собиралась компания развеселых молодых людей. Они вставали ни свет ни заря и работали не покладая рук, зато вечерами веселились до упаду. На углу улицы располагался кабак, в котором они, обхватив друг друга за плечи, распевали песни. За углом находилось известного рода заведение, маленький иссохшийся старичок играл гам на пианино; фавориткой
Ивана была толстая блондинка в розовом кимоно; она была иностранкой, и звали ее Грэтхен. Ночи, проведенные с ней, запомнились гражданину Ивану Иванову навсегда.
Он служил в Красной Армии; в то время, как над головой свистели снаряды, Иван Иванов, сидя в окопе с другими солдатами, делал ставки на устраиваемых ими блошиных бегах.
На войне Ивана Иванова ранило, и врачи сказали, что смертельно. Он лежал в своей палате, безразлично уставившись в потолок.
Иван Иванов выкарабкался и женился «по залету» на грудастой санитарке с розовыми щеками. Своего сына, светловолосого здоровяка, они назвали Иваном. По воскресеньям семейство ходило в церковь и жена готовила лук с жареной бараниной, когда им удавалось достать ее. По субботам жена Ивана, задрав высоко юбку и ползая на коленях, драила деревянный пол их комнаты; раз в месяц она посылала своего мужа в баню. Гражданин Иван Иванов был счастлив.
Когда его перевели в пограничники, жена его, забрав сына, уехала в деревню к родителям.
Гражданин Иван Иванов так и не научился читать.
Гражданин Иван Иванов охранял рубежи Союза Советских Социалистических Республик.
Он медленно брел по снегу с ружьем на плече, согревая дыханием обмороженные пальцы и проклиная холод. Иван Иванов не имел ничего против спуска с холма, но подниматься было тяжело; и вот он, постанывая, карабкался вверх, чтобы занять свой пост; ветер дул ему прямо в лицо; на километры вокруг не было ни одной живой души.
Вдруг гражданин Иван Иванов заметил, что вдалеке что-то движется.
Не будучи до конца уверенным, он уставился в темноту, но в это время ветер поднял над равниной вихри снега, и Иван Иванов подумал, что, скорее всего, он ошибся; однако ему все же опять показалось, что что-то движется.
— Кто идет? — заорал Иван Иванов, складывая руки рупором. Никто не отвечал Никакого движения на равнине под холмом не наблюдалось.
— Стой! Стрелять буду! — снова завопил он.
Ответа не последовало.
Он стоял в нерешительности, почесывая шею, вглядываясь в темноту ночи.
На всякий случай, для большей верности вскинул ружье на плечо и выстрелил.
Голубое пламя прорезало темноту, и глухое эхо раскатилось далеко по равнине. Никакого звука или движения в ответ не последовало.
Гражданин Иван Иванов снова почесал шею. «Нужно спуститься и проверить», — подумал он.
Но уклон был слишком крут, снег слишком глубок, а ветер слишком холоден. Иван Иванов махнул рукой и отвернулся.
— Скорее всего кролик какой-нибудь, — проворчал он, спускаясь по холму и продолжая свой маршрут.
Кира Аргунова неподвижно лежала на снегу, вытянув вперед руки: только выбившийся из-под шарфа локон волос развевался на ветру, глазами она следила за темной фигурой часового, исчезающей за холмами.
Застыв, Кира долго лежала, наблюдая за тем, как увеличивается под ней на снегу красное пятно.
— Итак, я ранена. Вот значит, что чувствует раненый человек. Не очень-то и страшно, — размышляла Кира почти вслух.
Она медленно поднялась на колени. Сняв перчатку, Кира запустила руку в полушубок, чтобы проверить, цела ли пачка денег. Она надеялась, что пуля не задела банкноты. Так оно и было. Маленькая дырочка от пули проходила как раз под ними. Пальцы Киры нащупали что-то теплое и липкое.
Было не очень больно. Она чувствовала жжение в боку, но оно причиняло гораздо меньшую боль, чем уставшие ноги. Она попыталась подняться. Качнувшись немного, Кира все же устояла. На полушубке виднелось темное пятно и мех слипся красными теплыми клочками. Рана кровоточила не сильно. Она почувствовала, что по коже ползет всего несколько капелек.
Она может идти. Она будет держать руку на груди, и это остановит кровь. До границы осталось недалеко. Там ей окажут помощь. Ранение не серьезное, и она выживет. Ей нужно идти.
Она сделала несколько шагов вперед и удивилась слабости в коленях. «Конечно, ты ранена, ты немного слаба. Что же тут такого! Пустяки», — шептала про себя Кира, шевеля синеющими губами.
Кира, опустив плечи, волочила по снегу ноги, шатаясь как пьяная. Она видела, как маленькие темные капли время от времени медленно скатывались с кромки кружевного платья. Скоро они прекратились. Кира улыбнулась.
Она не чувствовала боли. Остатки ее сознания ушли в ноги, становившиеся все слабее и слабее. Она должна идти. Она должна выбраться. Она должна выбраться.
— Ты хороший солдат, Кира Аргунова, ты хороший солдат. И сейчас самое время доказать, на что ты способна… Сейчас… Еще одно усилие… Последнее усилие… Все не так-то плохо… Ты можешь… Иди… Пожалуйста, иди… Ты должна вырваться… вырваться… вырваться… вырваться — шептала про себя Кира, как будто ее голос был живой водой, придающей ей силы.
Она прижала руку к свернутым трубочкой банкнотам. Она ни в коем случае не должна потерять их. Перед глазами у Киры все плыло.
Голова ее поникла. Она наполовину сомкнула ресницы, оставив небольшую щель, чтобы следить за ногами, которым нельзя было останавливаться.
Вдруг, открыв глаза, Кира увидела, что лежит на снегу. Она медленно подняла голову, силясь понять, почему она упала.
«Должно быть, я потеряла сознание», — подумала она в недоумении, поскольку не могла вспомнить, как это произошло.
Прошло много времени, прежде чем она поднялась. На снегу, где она лежала, Кира заметила красное пятно, по которому она поняла, что лежала довольно долго. Она, шатаясь, побрела вперед. Затем остановилась. В ее тусклых глазах медленно проступила какая-то мысль; Кира вернулась и засыпала пятно снегом. Она продолжала идти, смутно размышляя о том, почему это стало так жарко, а снег не тает, в то время как горячий воздух не даст ей дышать, а что было бы, если бы он растаял? Она смогла бы плыть, она хорошо плавала, тогда бы ей не пришлось идти и ноги могли бы отдохнуть.
Кира, шатаясь, пробиралась вперед. Теперь она не знала, в правильном ли направлении идет. Она просто забыла, что ей нужно идти в определенном направлении. Кира только помнила, что ей нужно
