темные, а вот ты человек бывалый и книжный, тебе виднее…
— Да что виднее-то? Что он тебе сказывал?
Старик наклонился к князю и почти шепотом проговорил:
— Сказывал… будто антихрист в Литве за рубежом народился…
Князь Борис посмотрел в недоумении на отца Степана.
— Да ведь ты же, по писанию, должен знать, что это перед кончиной мира будет!
— Ну, вот он, странничек-то, говорит, будто уж и об этом знаменья разные объявились…
— Кабы знаменья, так повсюду на земле были бы видимы, — попытался возразить князь Борис.
— Оно точно, что могли бы быть видимы, — таинственно продолжал поп-старик, опять понижая голос, — да, вишь ты, царь и бояре о знаменьях никому не приказали сказывать…
— Ну, это что-то на лжу похоже, отец Степан.
— Нет, погоди так говорить: послушай, что он дальше сказывал…
Попу, видимо, не терпелось: хотелось поскорее всю душу выложить перед князем Борисом.
— Сказывал, будто антихрист этот самый в образе Дмитрия-царевича народился…
— Какого Дмитрия-царевича?
— А Углицкого… Что в Угличе убит злодеями…[13]
— Да как же так? Тут убит, а там опять народился? — сказал князь.
— А вот поди же ты! Враг-то силен… И народился, и грамоту царю Борису прислал. Пусти, говорит, меня доброю волей на прародительский престол… А не пустишь доброю волею…
— Дядя, а дядя! — раздались с берега звонкие детские голоса. — Глянь-ко, глянь, какое суденко на озере!
Князь глянул по указанию деток и, точно, увидел вдали, верстах в двух от берега, какое- то суденко, которое резво бежало под парусом, подгоняемое по волнам свежим ветерком.
— Стружок бежит нездешний, — сказал отец Степан, приглядываясь попристальнее. — Такие вот по Щексне ходят.
Между тем детки подбежали к князю с расспросами.
— Это что же белое, дядя, — спрашивала Танюша, — точно крыло у птицы?
— Отчего оно идет так скоро? -любопытствовал и Миша.
Князь Борис постарался удовлетворить любопытство племянников, а между тем суденко уже обратило на себя внимание рыбаков и еще кое-кого в поселке.
Из двух изб посмотреть на диковинное суденко вышли и бабы, и дети.
— Нездешнее судно, шехонское, — толковали между собою рыбаки. — А нос сюда держит.
Появление такого судна в Мурьинском плесе озера, по которому сновали только челны местных рыбаков, было, конечно, явлением чрезвычайной важности. Немудрено, что и князь поднялся с места и направился к дому, чтобы оповестить о судне жену-княгиню и своячниц. И пристав, до которого уже весть о судне успела дойти, вышел из своей избы и степенно стал спускаться на берег.
«Нет ли тут чего такого… касающего? Вестей каких не везут ли?!»— думал он, собираясь уже принять кое-какие меры на случай.
Тем временем струг подошел уже и саженях в пятидесяти от берега стал спускать парус. На нем нетрудно было различить даже лица тех пяти человек, которые на струге находились. Вскоре со струга закричали рыбакам:
— Давайте челны! Нам за мелководьем к берегу не причалить!
— Подайте сначала один челн, — распорядился пристав, — а там видно будет.
«И что за люди? И чего им здесь надо?»— думал он не без тревоги, выжидая, когда незваные гости высадятся на берег.
Но все опасения его развеялись, когда к берегу причалил челн, а из него вышел его старый знакомец, вологодский подьячий Софрон Шабров, и, облобызавшись с ним, на вопрос «Откуда Бог несет?» ответил:
— Из Толвуя, с боярыней Романовой плыву и тебе о твоих боярах указ везу.
— Что? Что такое, братец? Говори скорее!
— А то, дружище, что и тебе с насиженного гнезда сниматься надо: приказано их в Юрьев-Польскую вотчину отправить.
— Всех вместе? — воскликнул пристав.
— Всех, как есть!
— Ну, наконец-то избавил Бог от здешней медвежьей стороны… Так что же? Прикажи свою боярыню свезти сюда же поскорее.
Приказ был тотчас отдан рыбакам, чтобы ехали за инокиней и привезли бы ее вместе с приставом на берег. Но между тем как происходил этот разговор и отдавали приказ рыбакам, ни пристав, ни его приятель Софрон Шабров не заметили, как мальчик и девочка, стоявшие невдалеке от них среди группы крестьянских детей, вдруг отделились от нее и бегом пустились по песчаному откосу берега к дому.
Шустрая и сметливая Танюша успела из беседы приятелей уловить несколько слов, которые показались ей настолько важными и многозначительными, что, по ее соображениям, необходимо было тотчас же сообщить тете и дяде и непременно тете Насте.
— Пойдем, побежим скорее! — шепнула она Мише, который ничего не успел расслышать и ничего не сообразил, но побежал следом за Танюшей и, судя по ее озабоченному, деловому виду, готовился услышать от нее что-то важное.
— Что он говорил? — спрашивал он неоднократно у сестрицы на бегу; но та только рукой от вопросов отмахивалась и прибавляла бега.
Раскрасневшаяся, запыхавшаяся вбежала она в избу и, прежде чем кто-нибудь успел на нее обратить внимание, одним духом выкрикнула:
— Дядя! Тетя! От царя за нами на суденке люди приехали!… Указ привезли… Нас в другое место и нашего пристава в другое место… А маму сюда!
Миша, не желая отстать от сестрицы, тоже тревожно
доложил:
— От царя приехали… на лодке приехали…— и решительно не знал, что следует ему сказать дальше.
— Ох, таранта! — с добродушным укором сказала княгиня. — Ну что ты путаешь? Ну где ты это слышала?
— Там слышала, — настаивала Танюша. — Чужой пристав с нашим приставом говорил!… Пойдите сами посмотрите! Спросите их!
Произошло невольное и общее волнение, все всполошились, все заговорили разом, все собрались выйти из дома и посмотреть, что там на берегу творится.
— Ступай-ка опять, да разузнай все хорошенько! — озабоченно заговорила княгиня Марфа Никитична.
— И я! И я! И мы с тобой тоже! — закричали Миша и Танюша, и вслед за князем все население боярской избы высыпало за частокол, а князь, держа детей за руки, чтобы они не очень спешили и горячились, направился к тому месту берега, где пристав стоял около челнов с Софроном Шабровым.
В то время когда князь Борис, спустившись с откоса и понемногу все ускоряя и ускоряя
