Есть разница! Во-вторых, «что можно Юпитеру того нельзя быку». А уж, трепаться не думая о последствиях нельзя ни быку, ни Юпитеру. Из-за быка... то есть, из-за телёнка! – Юпитер получил по носу. Пусть убирается. Щелчок придётся пережить. И надо быть внимательнее к сыночку егеря. Не допустить прокола. Теперь мода на молодых руководителей. Он сам был молодым руководителем и рвался вверх. Умерим желания, всяк сверчок знай свой шесток. Нежно погладил полированную поверхность «шестка» и улыбнулся. Можно жить самому и о дочке позаботиться. Нет, артисткой он её не сделает. И режиссёром, просто режиссёром – тоже. Чтобы твёрдо стоять на ногах, она должна быть доктором искусствоведения. Для начала кандидатом. Пока ей готовят диплом, но уже надо заботиться о диссертации. Конечно, придётся и самой поработать, но пока пусть гуляет. Молодость не повторяется, тем более у женщин. Мужчина, другое дело. Молодость прошла, но жизнь в разгаре! Он подумал о своей любовнице, об её тугом теле и блудливых глазах. На манеже мало чего стоит, зато в постели! – и директор судорожно передернул плечами. Паренёк из провинциального городка, женившись ещё в институте на интеллигентной девушке, он и вообразить подобного не мог! Стоп. Не думать об этом. Не думать! Не время. Многое принесено ей в жертву. Взлетел бы высоко, не знай все кругом и наверху тоже об её пьяных похождениях. Он тоже знал, что она шлюха и про себя называл её шлюхой, но старался не узнавать ничего конкретно. Всё равно – то слухи дошли, то анонимку подбросили. На гастролях оставила у себя в номере известного киноактёра. Вечером, когда актёр лежал на спине, а она, дёргаясь на нём, изнемогала от подступающего оргазма, раздался телефонный звонок. Это звонил директор, специально задержавшись в кабинете. Говорила с ним, даже не прерывая движений. Задыхаясь, как он думал, от нежности к нему. Кому рассказал актёр? Кто настрочил анонимку? Она плакала и клялась, что всё ложь. Он делал вид, что верит, не мог от неё отказаться, не мог и отомстить актёру: знаменит и недосягаем, к тому же из другого ведомства. Если б он был цирковой! Директор знал, что потеряй он возможность создавать ей в цирке особое положение, эта сука бросит его в тот же день. Но пока она не решится. Пока он директор. И будет директором. А этот... Щенок... Он придвинул бумаги.
…В приёмной Трофим на минуту остановился. Осмотрелся в последний раз. С первой до последней строки прочёл доску на двери кабинета Дни недели, часы, приёма. И крупно фамилия директора – КОМАРОВ.
2.
Шла вторая половина дня. Трофим сидел на гранитном парапете перебирая в памяти места, где может понадобиться ударник. Человека «с улицы» не возьмут. Знакомые? Где искать? Что? Привет! На ловца и зверь бежит. Перед ним стоял Филька. Тот самый, что крикнул когда-то: «Тётя Мотя, так ты стукач?» «Везучий я! – подумал Трофим. – Решкина встретил, а сегодня Филиппа». Везет.
– Я тебя не узнал, чувак, – сказал Филька. – Даже мимо прохилял. Параша летела, то ли жмурика ты врезал, то ли все кости переломал. Инвалид. А ты ништяк!
– Ништяк толстяк холостяк, – весело сказал Трофим, подражая Ивану Афанасьевичу. Не все переломал. Как насчёт работы?
– Была бы шея, хомут найдём, – Филька поморщился. – Побазлаем с чуваками. Сейчас не до того.
– Всемирный потоп?
– Могут разогнать оркестр. Репетнули новую программу. Клёво – полный модерн. Ещё из рок-оперы «Иисус Христос суперзвезда», слыхал? Ну вот. У нас пара солистов новых – блеск! Как всегда, в ДК лабаем, что по их понятию, а сами ждём левака. Нашли тихий клубешник. Собрались, начали, все довольны. И только мы на бис повторили «Иисуса», гляжу, а сбоку профорг из кузнечного цеха. Глухой, как бетон и смолоду помнит единственную песню, про кузнецов «...и дух наш молод» Сидит в углу, морда злая, а рядом тётя Мотя блестит от счастья, как солдатская пуговица. Навёл сука. Мы его не стеснялись, думали – дурак, не поймёт. Сами дураки. Шьют нам теперь антинародную музыку и ещё религиозную пропаганду. Поехали, сам увидишь.
…Комната оркестра была заперта и на двери висела записка: «Собрание в лекционном зале». Прошли длинным, тёмным коридором. Тусклая лампочка освещала дальний угол и дверь. Перед ней вокруг фаянсовой урны толпились курильщики.
– Общественность, – сказал Филька. – Верзо-дела. – Общественность посторонясь пропустила хромающего Трофима. Зал был узкий, длинный, похожий на продолжение коридора, только свет ярче. Музыканты сидели группой в задних рядах. Появление Трофима не слишком удивило. Не до того. Живой, так живой.
В зале гул.
– Вчера опять сборка полдня стояла, корпусов не дали, – народ был заводской, и все без объяснений понимали какие корпуса, кто не дал и почему.
– Я, говорит, всё равно глаз ей выбью, чтоб училке не жаловалась, – кто-то рассмеялся. – Ну я пугнул: за драку, мол, из пионерского лагеря заберу и вместо – У тебя крысы есть? – спросила пожилая женщина в белой нейлоновой кофте. И опять все рассмеялись.
– Тётю Полю с моим Сашкой вместе пугать хорошо. Так и буду теперь делать.
Тётя Поля смущённо покраснела.
… На сцену дали полное освещение. Там стоял длинный дощатый стол, покрытый красной скатертью. Возле него на стульях, сдвинутых в круг, сидели люди и тихо говорили, поглядывая редко в конец зала на музыкантов. Трибуна тоже была обита красным с гербом на изогнутом боку. Над сценой висел красный же транспарант с белой надписью: «Искусство принадлежит народу». Из коридора энергичной походкой вошёл пожилой, крупный мужчина в тёмном костюме с плечами, высоко подложенными ватой, за ним профорг, тётя Мотя и ещё двое. Трое пошли на сцену и передний, поздоровавшись за руку со всеми по очереди, поместился у стола на центральном месте. Председатель оказался чуть сбоку, остальные мигом расставили стулья и сели. Профорг и тётя Мотя на сцену не пошли, а сели в пустой первый ряд. Ещё два или три ряда за ними тоже пустовали, там одиноко сидел директор Дома культуры. Как директор, он, безусловно виноват, но всё-таки непосредственного отношения к оркестру не имел, а потому сел отдельно, не желая присоединяться к музыкантам и не решаясь к общественности. Знал он здесь конечно всех и каждого, со многими выпивал не раз некоторых, случалось, пропускал без билетов на концерт или киносеанс. Сегодня это всё не считалось: перед лицом начальства никто знакомства не вспомнит, а в случае чего – резко отмежуется. Он и сам поступил бы так же, а потому не обвинял никого, даже в мыслях. Тем более – на самом деле получал с концертов «процент» и боялся, что об этом уже пронюхали. Музыканты, если не дураки, промолчат, иначе это уже организация и всем будет хуже. Он сидел в пустом ряду, мучаясь одиночеством и посматривал с надеждой, не подсядет ли кто-нибудь из входящих. Из коридора повалили курильщики, но были всё люди опытные, штатные общественники и активисты чуяли обстановку нутром безошибочно. Даже не зная сути дела, каждый выбирал место рядом с другими, себя не запятнавшими. Набились тесно и последние всё же вынуждены были сесть в передние ряды, отделясь от директора хотя бы парой пустых кресел.
– Это здесь тётя Мотя на скрипке играл? – спросил Трофим шепотом. Филька молча кивнул. Председатель постучал карандашом по графину.
– Рассаживайтесь, товарищи, рассаживайтесь быстрее, – сказал он. Товарищи рассаживались, привычно принимая деловой вид в ожидании объяснений: по какой такой важной причине их оторвали от дела в самой середине рабочего дня. Председатель постучал по графину ещё раз и начал:
– Товарищи! – прокашлялся, оглядел помещение, сказал ещё раз «товарищи», секунду помолчал и снова начал.
– Товарищи! Мы собрали вас, лучших представителей трудового коллектива по важнейшему государственному делу. Вы передовой отряд рабочего класса и всегда помогали руководству в решении задач, как производственных, так и общественных. Вместе мы всегда находили единственно правильное решение, всегда были единодушны и единогласны в осуждении всяких и всяческих происков чуждой идеологии в какой бы стране и на каком бы континенте она ни проявлялась. Но оказывается, товарищи, занятые грандиозными задачами нашей великой эпохи, эпохи обострённой борьбы между развитым социализмом и загнивающим, товарищи, капитализмом, упустили мы, товарищи, возникновение чуждых влияний здесь, на заводе, у себя дома, под самым носом так можно сказать! – он обвёл взглядом зал, будто полководец войско, зачем-то переставил графин ближе к середине стола и закончил:
– Слово имеет представитель районного комитета коммунистической партии Советского Союза товарищ Головлёв!
