Снег, пустынная перспектива, фонари, деревья в снегу - 10000 раз видел это и 10000 раз увижу, и от этого еще лучше, роднее, сказка. Кажется, вот-вот что-то поймешь, поймаешь и найдешь, вот-вот. Это же твое. И эта церковь сзади у театра Пушкина, и памятник Есенину, и скамейки, где летом в шахматы играли, а теперь тинэйджеры гогочут. Знакомое все и что-то в этом есть, и каждый раз думаешь, вот, сейчас, сейчас…
Но прошел до Никитских, мимо подземного сортира, что писатель П. в Перестройку описал, вот уже и бывший ТАСС видно, и ощущение отпустило, рассеялось как-то, и ничего опять не понял. Как по льду скользнул. Что-то там переливалось внизу, но что, не разглядел, не успел. Это, конечно, важное место для Москвы, Тверской бульвар, безусловно. Что-то там точно есть. Но попробуй поймай… Ну, и краеведение. Гулять. Пушкин, Лермонтов, Хармс, Горький, etc. (Добавить по вкусу.)
А теперь мы. Как у Крученых: наш выход.
Записки Вяземского. Юность
Вышли и поклонились. С писателем П. мы учились в Литинституте в одном семинаре у некоего критика Л. Это ныне никому не известный критик, который и посейчас, говорят, ведет там “семинар прозы”. А когда-то, в доисторических 1970-х годах между прочим, Л. удостоился отдельного постановления ЦК КПСС. Повод был серьезный: наш Л. посмел намекнуть, что голод в 1930 году на Украине был искусственно спровоцирован советской властью. Вообще, вдуматься, чудовищная вещь - спровоцирован голод… Однако же было - и, что самое главное, ничего, всем с рук сошло. То есть некоторые исполнители тихо дожили в центре Москвы до глубокой старости уже в новых временах… Вот в чем ошибка 1990-х - конечно, нельзя было их прощать. Чтобы другим неповадно было.
Ну вот, а нашего маэстро “проработали”, так как голод был, а говорить про это было нельзя. Не давали печататься, не пустили за границу на слет прогрессивных писателей Болгарии, et cetera. Все очень вегетариански, слава богу. Однако наш Л. довольно быстро одумался и в своем роде исправился, уже года через два выпустив книгу разгромных статей, и о ком бы вы думали? - о Сартре, Камю, Кафке и прочих. Вероятно, те, если бы вдруг прочли, сильно удивились бы тому, что этот Л. про них понаписал и чего он так на них злится. Откуда я знаю про эту книгу? А я, узнав, что Л. взял меня в свой семинар, пошел в библиотеку, нашел его фамилию в каталоге и взял его книги. Очень расстроился. Самая печаль в том, что чувствовалось, что человек пишет искренне. Возможно, он сам считал себя, как тогда было модно, “славянофилом”. А славянофил - для него, ясное дело, Камю хуже Сталина… Сейчас я шучу, но тогда это выглядело ужасно.
Но, a propos, в быту этот Л. был довольно милым человеком, по-своему хорошо чувствующим литературу, кстати, прошедшим фронт и, как ни странно, на уровне литинститутского прудка довольно толерантным. Вот взять писателя П., который тоже был студентом Л. Совсем не Хомяков. Хотя… как посмотреть. Не говоря уже о вашем покорном слуге.
Мы с П. не особо дружили, но выпить несколько раз довелось. Получилось очень мило, несмотря на имеющиеся идеологические разногласия. Меня раздражала в П. его склонность к оккультизму, увлечение Кастанедой и прочими, а его - мой всегдашний оголтелый якобы рационализм. (Кстати, я правда не знаю, почему он и все так думают, сам я считаю себя большим романтиком, не хуже Бестужева-Марлинского.)
Ну вот. Как-то раз мы выпили в каком-то садике в районе Бронной две бутылки красного вина, и я предложил взять еще и поехать к каким-нибудь знакомым девушкам, а П., как известно, относящийся к женщинам плохо (прошу не понять меня неправильно!), вдруг сказал: а давай лучше… что-нибудь разобьем?! (Что значит новатор!) Не помню как, но мы оказываемся на Пушкинской, у тогдашнего магазина женского трикотажа “Наташа”, ныне “Benetton”, П. предлагает разбить что-нибудь именно здесь, а я по интеллигентской робости удивленно отказываюсь. Тверская же… поймают. Зачем? (Глупый пингвин.) Следующий кадр - буревестник П. делает какое-то резкое движение локтем (он ведь занимался карате и восточными единоборствами), и я, как в замедленной съемке, вижу медленно опадающую витрину (никаких защитных пленок или небьющихся стекол тогда, разумеется, не было) и только потом слышу звон разбитого стекла. Далее наши пути с П. надолго расходятся, так как он бросается бежать вниз по Тверской, а я в сторону ресторана Макдоналдс и далее в переулки.
Следующая осознанная встреча происходит спустя лет пять, в так называемом Английском клубе зимой 1999 года. Причем, что самое забавное, первое, что сказал мне уже признанный писатель, почти современный классик, неопределенно обводя рукой окружающие интерьеры и весьма помпезную публику: Это ты во всем этом виноват. - Я?.. Но в чем?.. - растерялся я, но он лишь повторял: - Ты, ты. Я на мгновение, как известный герой одного замечательного и сейчас почти забытого романа Окуджавы, считавший, что Наполеон завоевал пол-Европы и пришел в Россию именно за ним, поверил в это (ведь П. все-таки авторитет), но потом облегченно рассмеялся: - Ну да, да, еще бы. Я во всем виноват. Ясное дело.
С ним были какие-то две бабы, впрочем неинтересные, совершенно пластмассовые (а кого еще можно встретить в этих местах!), хотя с неплохими ногами, он предложил поехать с ними куда-нибудь, но тут уже я, поколебавшись, отказался. И так денег нет, а девочки, судя по всему, были дорогие.
Выйдя на пылающую ледяными огнями Тверскую в каких-нибудь ста пятидесяти метрах от места нашей последней встречи, мы, обменявшись телефонами, дружески попрощались. Он взял машину и опять поехал вниз по Тверской, а я на этот раз для разнообразия свернул не у Макдоналдса, а на бульвары (впрочем, разница небольшая) и, минуя нашу alma mater, проследовал к Новому Арбату и далее домой. По пути, впрочем, я заглянул в какую-то ночную кофейню. Люблю это дело, грешен. За кофе я некоторое время размышлял о литературе и писательской судьбе вообще и писательской судьбе П. в частности; вспомнил, как громили наши идиоты-соученики один из первых его рассказов, ныне считающийся одним из лучших, и как П. расстраивался… (Впрочем, наши соученики громили все, что им попадалось под руку, так что особенно этим рассказом им укорять не стоит). Потом я почему-то вспомнил, что как-то мы говорили с П. о семье как о технологии самозащиты и убежища и сопутствующих этому делу детях.
П., с присущим ему снобизмом и тягой к восточной философии и ее западной интерпретации, заявил, что детей иметь не хотел бы, так как не уверен, скажут ли они ему спасибо, что он привел их в этот мир. Вот он, например, своей маме… и т.д. Не решаюсь воспроизвести его слова полностью, т.к. не уверен, не будет ли это вмешательством в его частную жизнь. Скажу лишь, что возразил тогда, что не наше, мол, дело эти вопросы решать, и произнес все, что произносят люди гностических и околохристианских взглядов в таких случаях. Не знаю, убедил ли…
Знающие люди говорят, что недавно П. пережил небольшую личную драму и сейчас ведет уединенную жизнь не то где-то в южной Германии, не то на востоке США. А кто-то мне недавно сказал, что он вообще в Тибете… Последний его роман был также проникнут чувством одиночества.
Так что вряд ли я его убедил.
Альтист Данилов и артист Джабраилов
Кстати, об одиночестве. Недалеко от этих мест, на Малой Никитской, в кафе “Ласточка” я однажды встретил писателя Орлова - того, который “Альтист Данилов”. Я вообще забыл про него (как и все - или как многие, наверное) и вспомнил, только когда его Дибров в прошлом году в своей ночной передаче показал. Вообще-то писатель не очень хороший, но когда-то, в начале 80-х, был очень моден, и Дибров, как известный сноб, это, наверное, вспомнил - про времена своей бурной комсомольской молодости. Но неважно, что там вспомнил Дибров, это в любом случае хорошо, когда к пожилому писателю на склоне лет вернулась известность. Сейчас, кстати, передачи уже нет, хотя я много раз слышал, что вот- вот будет. Эфир-то прямой, а Дибров хоть и сноб, но все равно на бывшем НТВ когда-то работал, а значит, мало ли что. Сначала решили, наверное, перед выборами 2004 года его попридержать на всякий случай, чтобы не сболтнул лишнего, а потом понравилось.
Ну вот. А мы тут шли по бывшей Герцена с женой и моим редактором из одного журнала (его Лева
