домоправительницу — женщину чуть-чуть за сорок, миловидную, доброжелательную и компетентную. Во всяком случае, Орлову она понравилась, а это о многом говорит. Гриня сразу решил, что сделано все было «с дальним прицелом», и воспрянул духом:
— Вот и хорошо, может, Олег не будет закисать. Он же еще мужик что надо, да и Антошке мать нужна. По-моему, она с ними обоими прекрасно ладит. И Олег все время: «Наша Ирочка, наша Ирочка…»
— Ты сам-то с ней не собираешься поладить? Смотри у меня!
— Ну, золотко, она же старше меня! Чего-чего, а эдипова комплекса у меня никогда не было.
Вот скажите мне: многие ли водилы знают, что такое эдипов комплекс?
12 августа — ровно через два месяца после той «чертовой пятницы» — мы с Григорием навестили Олега Николаевича вдвоем. Дело было под вечер, и Ирина с Антошкой, которые бывали у папы каждый день, распрощались и оставили нас одних. Няня-домоправительница и в самом деле оказалась милой дамой, и они с Олегом явно симпатизировали друг другу. Но глаза его по-прежнему оставались печальными.
Мы втроем гуляли по живописной тропинке вокруг зеленого холма, с которого открывался чудесный вид на наш город, сверкающую Волгу и голубые дали Левобережья. Денек был славный, природа тоже, и причин для плохого настроения вроде бы никаких. Бутковский был искренне рад нас видеть, и тем для разговора накопилось сколько угодно, но… что-то его угнетало. Он часто замолкал на полуслове и уходил в себя.
Остановившись у парапета смотровой площадки, Олег Николаевич долго смотрел вдаль невидящими глазами. Мы с Гришей стояли рядом. Внезапно он глухо сказал:
— Сегодня день его рождения…
Мы сразу поняли, о ком он говорит. Хотя за эти два месяца Бутковский ни единым словом не упомянул о своем старшем сыне.
Гриня положил руку ему на плечо:
— Расскажи, Олег. Надо выговориться.
Впервые Орлов при посторонних обратился к патрону так фамильярно, хотя наедине давно говорил ему «ты». Но это получилось непроизвольно, да и меня вряд ли можно было теперь считать посторонней.
И он заговорил. Боль, копившаяся в этом сильном человеке двадцать лет, наконец прорвала плотину.
Это была история о том, как в самого обыкновенного еврейского мальчика (вернее, наполовину еврейского — Олег пошел против своей семьи и женился на русской) вселился бес. Это был сюжет для трагедии. Которая в конце концов и разыгралась…
До тринадцати лет Виталька рос нормальным мальчишкой. Был в меру хулиганистым, но выше средней мерки — способным и деятельным. На отличника в школе не тянул из-за своего непоседливого характера и взрывного темперамента, но и скатиться ниже четверок ему не позволяло бешеное самолюбие. Серьезно занимался гимнастикой, хотя физическими данными не блистал, и буквально бредил драмкружком в районном Доме пионеров: вот в этой области у него признавали явный талант. В любой компании быстро становился лидером. Несмотря на ловкость, развитую тренировками, у него было мало шансов выйти первым в серьезной драке, но до драк дело доходило редко: перед Виталькой Бутковским почему-то пасовали самые отпетые хулиганы.
Словом, родители не знали с ним особых хлопот: все свои детские проблемы мальчишка привык решать самостоятельно. А главное — у парня были прекрасные отношения с отцом. Ну просто замечательные! Олегу казалось, что сын пошел в него — во всем…
И вдруг… Мальчишка изменился в одночасье. Нет, учебу не забросил, и спорт с театром тоже: самолюбие-то в нем осталось, и даже возросло многократно. Но родителей, учителей, вообще взрослых — перестал воспринимать вовсе. Стал хамовитым, циничным, его живой ум изощрялся теперь в изобретении всевозможных пакостей.
Пошли нехорошие компании, правонарушения — мелкие и покрупнее, приводы в милицию. Однажды его с дружками даже поймали на наркотиках: в те времена в школах это было событием из ряда вон! Все знали, что вдохновитель и организатор этих художеств — Виталька Бутковский, но… «истинному герою» всегда удавалось оставаться в тени. Несколько его дружков загремели в колонию, а он — окончил школу с вполне приличным аттестатом и с ходу поступил в экономический институт (почему-то стать актером даже не порывался). Доучился до четвертого курса, оставаясь звездой вузовской самодеятельности. Пока, наконец, все-таки не влип по-крупному — все с той же наркотой, которую продавал своим друзьям и подружкам. Олегу Николаевичу, а он тогда уже занимал видный пост, удалось замять дело, но из института его сынок все же вылетел.
В тот день Виталий пришел домой, собрал свои вещички, встал в одну из своих театральных поз и произнес примерно такой монолог: «Дорогие родители, спасибо за отчий кров и за хлеб-соль — правда, я уже давно не ем вашего — и разрешите откланяться! Намерен отныне жить отдельно. И давайте для нашего взаимного удобства считать, что у вас нет сына, а у меня родителей. Больше вы меня не увидите, но услышать обо мне вам еще придется!»
И ушел. Навсегда. Насчет «хлеба-соли» — тут он был абсолютно прав: с самого совершеннолетия не брал у отца ни копейки, хотя всегда роскошно одевался и вообще вел богемный образ жизни. Так что отказаться еще и от отчего крова было чистой формальностью.
Конечно, отец пытался его искать — в основном из-за матери, но безрезультатно. Бывшие приятели и подружки тоже ничего о нем не знали, и даже милиция не смогла помочь. Друзья семьи постепенно перестали спрашивать Бутковских о сыне, чтобы не бередить рану. Виталий как в воду канул! Будто умер, сгинул…
Так оно и было. Виталий Бутковский умер. Родился Артист.
Родители и в самом деле больше его не увидели. Но очень долго о нем ничего и не слышали. До самого того момента, когда — уже в «бутоновские» времена — Сема Пфайферман как-то в приватной беседе сказал: «Мужайся, Олег…» — и поведал, что, по имеющимся у него сведениям, Виталий стал крупной фигурой в уголовном мире.
— Я ответил, что ничего не хочу об этом знать: у меня больше нет сына. Супруге, конечно, не сказал ни слова, но я уверен, что именно Виталий свел ее в могилу так рано… Через год после этого разговора ее не стало. Он не явился даже на похороны. Но среди венков был один, роскошный, с надписью: «Милой мамочке». И все… Наверное, хотел, чтобы люди подумали, будто венок от меня, ведь это я ее так называл. Конечно, это он прислал… А еще через полтора года я встретил Наташу. Я даже не сказал ей, что у меня есть сын. Зачем?..
И вот три года назад блудный сын предстал перед отцом с полномочиями посланца мафиозной структуры, предлагающей Олегу Бутковскому «взаимовыгодное сотрудничество»… Все остальное мы уже знаем.
Артист сдержал свое слово: семья о нем услышала, да еще как!
— Ты понимаешь, Гриша, почему я ничего не сказал тебе тогда: стыдно было… Ведь он твой ровесник. Сегодня ему исполнилось бы тридцать три. Возраст Христа… А он стал сущим дьяволом! И вам, Таня, не сказал, потому что считал его мертвым. Только от вас узнал правду — тогда, накануне… Простите меня, вы оба!
Он взял нас за руки, и я дружеским пожатием дала ему понять, что все в порядке. Гриня обнял его за плечи и молча прижался к нему лбом, всем своим видом говоря: «Я твой сын, батя!» Я не очень люблю такие душещипательные сцены, но это было очень трогательно…
Наконец Олег Николаевич легонько оттолкнул от себя Гришку — хватит, мол, телячьих нежностей, сынок, — и как бы невзначай соединил наши руки на каменном парапете. Это как же понимать? Благословляет, что ли?..
— Я только одного не могу взять в толк… — Олег Николаевич все так же смотрел вдаль — в даль прожитых лет. — В чем была моя вина? Где я оступился? Да, я не был идеальным мужем, это признаю… вы понимаете, о чем я. Но отцом! Отцом я старался быть таким, чтобы парню не было стыдно за меня. И не делал ничего недостойного мужчины. Так что же случилось? За что мне эта Божья кара?..
Я тоже смотрела вдаль, держа за руку своего супермена и героя, и думала: в самом деле — за что?
