сделать бусы, но Гвоздь меня отговорил. Не пропустят через карантин, сказал Гвоздь.
Гвоздь и Хобот приводили мне их по одному. Я начинал с ушей, потом – пальцы, потом – глаза… Мы устроили им славный вечерок, но тут вышел на связь командующий южной группировкой, легат Метелл, и приказал заключить под стражу всех, кто покажется подозрительным. Мы ржали как сумасшедшие. Всех, кто покажется подозрительным, это ж надо такое выдумать! Правильнее было бы сказать – всех, кто еще жив.
Одним словом, уцелевшим пьяным уродцам здорово повезло. Мы потоптали их сапогами и бросили за решетку. Штук двадцать лохматых гадов заперли в передвижной клетке. Ночью декурион разрешил нам промочить горло, все-таки работы было много, и работы неприятной. Я пил, не закусывая, точил нож и слушал ребят, Хобота и Кармана. Они оба спускались с декурионом в женский блок. Они видели, во что превратили здесь гражданских – белых женщин и мужчин.
Наутро оказалось, что допрашивать легату некого. Арестованные дикари перегрызли себе вены. Когда я прочел в сводке о причинах самоубийства, Долго не мог прийти в себя от хохота…
Гнусные аборигены покончили с собой из-за того, что их раздели догола. Самая обычная, рядовая процедура; а как иначе брать под стражу, не отняв и не проверив шмотки? Так вот, выяснилось, что для народности, населяющей город Висельников, нет ничего страшнее, чем показаться принародно голым…
Мы выволокли их на площадь и залили реагентом. И через час декурион рапортовал командованию, что порядок восстановлен. Порядок восстановлен, аборигены сбежали в степь, можно присылать труповозку для несчастных ученых и горняков, можно присылать смену, ведь комбинат должен работать…
6
МЫ НА ПЕРЕДНЕМ КРАЕ
Смерть достаточно близка, чтобы можно было не страшиться жизни.
– Вы пили водку, – продолжал Оберст. Наверняка, ему было офигительно неудобно так стоять, согнувшись в поясе, и офигительно неприятно нюхать гнилую пасть Мюллера. От Мюллера, придурка, вечно воняет. – Вы пили водку, как жалкие алкаши! Вы корчите из себя борцов, а сами лакаете гнусный алкоголь.
«Мы совсем каплю…»
– Мы совсем каплю… – попробовал вступиться Фриц. Он даже вскочил со стула, но Фельдфебель взял его за плечо и усадил обратно.
– Ни капли, понял? – Оберст уделил Фрицу две секунды. – Баб вы раздевали тоже каплю, дружище? Я тебя спрашиваю!! – заорал он внезапно, прямо Мюллеру в лицо. Тот с перепугу в спинку стула вжался. – Ты хотел мяса, да? Ты же у них главный, дружище, ты же центровой, да? Ты называешь себя скином, да? Ты хочешь, чтобы весь город плевал на моих ребят и все бы говорили: «Эти тупые скины только и могут, что трахать в подвале шлюшек!» Ты этого хочешь, дружище?! А теперь ты пришел, после того как телки соскочили, а менты ждут с дубинками твою жопу. Ты нажрался водяры и предлагаешь мне, за деньги, купить твои рахитичные кулаки?!
Мюллер хотел было рыпнуться, но трое пацанов, что сидели молча, привстали. Мюллер, такой, чуть не сблевал от страха, и Фриц тоже. На меня Оберст даже не посмотрел, он переключился на Роммеля. Это уже после я допер, когда Оберст злится реально, а когда косит. В тот вечер он классно косил, но мы поверили. Он молодец, в натуре, реальный вождь.
«Мы – белое сопротивление…»
– Мы – белое сопротивление, – начал он, стукая по полу каблуком. Он так и стукал дальше, в такт словам, словно музон сочинял. Роммель застыл, выпучив глаза, будто проглотил гвоздь. – Мы – закон природы. Почему мы закон природы? Потому что мы призваны осуществить главное предназначение времени и всей европейской цивилизации. Мы призваны спасти белую расу. Если не вступиться за белого человека сегодня, завтра спасать будет уже некого. Саранча прилетела в наши города, она отбирает нашу работу, наши дома, наших женщин. Кто-нибудь пытался мирно договориться с саранчой, чтобы она не пожирала сады?!
Что молчите? Правильно, с погаными насекомыми невозможно договориться. Они плевали на наши обычаи, они ведут себя так, словно наступил последний день; сжирают и обгаживают все, до чего могут дотянуться. Они поступают, как свиньи в собственном хлеву или как макаки в джунглях. Но в родных джунглях им хреново, потому что макаки не умеют ничего, кроме обмана и воровства. А в России им тепло и сытно, в России можно грабить, убивать и травить наркотиками русских людей и за это не нести никакого наказания. Они уже пролезли в школы, они учат наших детей…
Оберст глотнул пива. Меня всего колошматило. Словно что-то хотело вырваться из меня наружу. Не какой-то там червяк, конечно, как в ужастиках, или там, к примеру, отрыжка, а что-то из головы. Млин, короче, сложно объяснить.
Что-то было внутри меня, кроме меня.
– Они повсюду, – подхватил Фельдфебель. – Раньше звери знали свое место, торговали на вонючих рынках и кормили клопов в вонючих гостиницах. Нынче им этого мало. Звери решили отнять у нас все. Девчонки вечером тачку не могут тормознуть, на извозе всюду эти уроды. Рябов, расскажи, как вы в прошлом году покатались!
Из троих ребят, что сидели у стенки, Рябов был самым здоровым. Мне вначале показалось, что он немного не догоняет, но потом мы сдружились. Рябов – классный чувак, добрый и настоящий товарищ. У него только две смешные привычки были, из-за которых над ним немножко смеялись. Рябов, такой, фразу скажет и воздуха должен набрать, шумно так, словно кит. Иначе дыхалка в нем посреди разговора кончается. А еще, млин, он губами шевелит. Человек ему что-то скажет, а Рябов за ним повторяет, точно переводит для себя.
«Вечером ловили машину…»
– Да вечером, это, ловили машину, отсюда на Просвет уехать. Славик там был с Ленкой, ее отчим избил, сука. Вначале ничего, в кино сходили, а после кино Ленке худо стало. Живот болит, блин, разогнуться не может. Она Славику не сказала, что отчим избил. Зима, это, дубак, мы вчетвером, хрен поймешь, как уехать… – Рябов остановился, набрать побольше воздуха в грудь. – «Копейка» битая тормозит, это, хач сидит.
Грит – триста. Ленке худо совсем, Славик ее держит. Я хачу, это, объясняю, что плохо человеку, что нету бабла столько. Обезьяна – ни в какую, уперся, носорог сраный. Грит – пить надо меньше. Мы, это, офигели, Славик чуть стекло ему не разбил. Ну, хач уехал. Фигак, блин, «шестера», тоже словно из-под пресса, и снова обезьяна. А за ним, это, по льду другой тормозит, ждет, блин, вдруг первому не обломится. Я к тому пошел – ара сидит, зубы золотые выставил. Двести пятьдесят, грит. Славик ему грит, что девушка больная, вон крючится, в больницу надо…
Откуда у нас столько денег, блин?.. – Рябов закачал в себя воздух. – Мы грим, отвези за стоху. Хрен там, еще и матом послал! Ни фига себе, обезьяна какая-то пальцы гнет! Ну, телки наши базарят, что, блин, русские таксисты в городе кончились? Ара услышал, что на него гонят, и, это, гундосит, типа, чтобы ему бабу дали. Грит, мол, бабы ваши пьяные, давайте я одну сам подвезу? Грит – живо у нее живот пройдет, и ржет, сука! Ну, мы ару этого, блин, вытащили, оборзел вконец, это…
У Рябова было что-то не в порядке с сердцем. Или возле сердца. Я ни хрена ведь не разбираюсь в медицинских всяких штуках, но тут такая, млин, фигня…
Короче, Рябов внутри здорово больной.
– Я расскажу, чем все закончилось, хотя вы уже догадываетесь, – ласково встрял Оберст. – Сядь, Алеша, спасибо! Парни вежливо просили подвезти, но в нашем городе, оказывается, такси теперь ездит для черных, и заправляют им черные звери. Эти подонки видели, что на морозе замерзают девочки, что у ребят нет лишних денег, но даже не подумали помочь. Зато они хорошо умеют вспарывать колеса русским водителям, когда те пытаются взять клиента на их территории…
Ребята проучили мерзавца, но в результате попали в милицию, а одна из девушек тем вечером простудилась и сильно заболела. С ментами мы разобрались, но черный не успокоился. Ему, видите ли, попортили драгоценную машину. Зеркальце ему свернули, дверцу дорогую помяли…
– Ага, Славка на крыше попрыгал, – засмеялся Рябов.
«Нам стоило труда замять дело…»
– Нам стоило немалого труда замять дело. Да, скажу вам честно. Мне пришлось разговаривать с этой
