весело. Или, возможно, чтобы осветить наши кровавые концы.
Позволят ли они кому-нибудь выжить? Будет у Семьдесят Пятых Голодных Игр победитель? Возможно, нет. В конце концов, это Двадцатипятилетие Подавления, но… что там президент Сноу прочитал с карточки?
Но не победят даже лучшие из лучших. Возможно, они никогда и не собирались получать победителя в этих Ирах. Или, возможно, мой последний акт восстания повлиял на их решение.
Мне жаль, Пит, думаю я. Мне жаль, что я не смогу спасти тебя. Спасти его? Более вероятно, что я лишила его последнего шанса выжить, разрушая силовое поле. Наверно, если бы мы все играли по правилам, то, вероятно, они позволили бы ему жить.
Планолет появляется надо мной без предупреждения. Если бы вокруг было тихо, и сойка-пересмешница сидела бы рядом, я бы услышала птичье сообщение о пребывании судна. Но мои уши не могли разобрать что-то столько деликатное во всех этих взрывах.
«Клешня» спускается прямо ко мне. Металлические когти скользят подо мной. Я хочу кричать, бежать, вырваться из них, но застывшая, не в силах что-либо сделать, я искренне надеюсь, что умру прежде, чем достигну темной фигуры, ожидающей меня наверху. Они оставили мне жизнь не для того, чтобы короновать как победителя, а чтобы сделать мою смерть медленно и публичной, насколько это вообще возможно.
Мои страхи подтверждаются, когда человек, встречающий меня на планолете, оказывается Плутархом Хевенсби, Главой распорядителей Игр. Какой бардак я устроила на их красивых Играх с хитрыми часами и победителями. Он пострадает из-за этого провала, вероятно, потеряет свою жизнь, но не раньше, чем увидит мое наказание. Его рука тянется ко мне, я думаю, для того, чтобы ударить, но он делает нечто еще более ужасное. Своими большим и указательным пальцами, он опускает мои веки, закрывая глаза и приговаривая меня к уязвимости темноты. Они могут сделать теперь со мной все, что угодно, а я даже не увижу, что именно.
Мое сердце стучит так сильно, а по руке начинает течь кровь из-под пропитавшейся повязки мха. Мои мысли затуманиваются. Возможно, я истеку кровью до смерти, прежде чем они смогут восстановить меня. Про себя я шепчу слова благодарности Джоанне Мейсон за то, что она нанесла мне такую первоклассную рану, пока теряю сознание.
Когда я выплываю обратно, я ощущаю, что лежу на мягком столе. Я чувствую трубки воткнутые в мою левую руку. Они стараются поддержать меня в живых, потому что, если я спокойно и незаметно отойду в мир иной, это будет моей победой. Я по-прежнему не в состоянии пошевелиться, открыть глаза, поднять голову. Но в мою правую руку вернулась способность хоть как-то двигаться. Она бьется об мое тело, словно плавник, нет, нечто менее живое, как булава. У меня нет реальной координации движений, я даже не знаю, есть ли у меня еще пальцы. Но мне удается раскачивать руку до тех пор, пока я не срываю трубки. Включается звуковой сигнал, но я больше не могу оставаться в сознании, чтобы узнать, кого это вызовет.
В следующий раз, когда я просыпаюсь, мои руки привязаны к столу, трубки снова воткнуты. Но все же я могу открыть глаза и приподнять голову. Я нахожусь в большой комнате с низкими потолками и серебристым освещением. Кровати стоят в два ряда. Я слышу дыхание. Полагаю, что это мои союзники-победители. Прямо напротив меня лежит Бити примерно с десятью аппаратами, подключенными к нему.
«Просто позвольте нам умереть!» –– кричу я мысленно.
Я откидываю голову обратно на стол и снова проваливаюсь в темноту.
Когда я наконец по-настоящему просыпаюсь, ограничений больше нет. Я поднимаю руку и обнаруживаю, что у меня снова есть пальцы, которые подчиняются моим командам. Я сажусь, держась за мягкий стол, пока комната не попадает в фокус. Левая рука перевязана, но трубки болтаются возле кровати.
Я одна, не считая Бити, который все еще лежит напротив меня, поддерживаемый своей армией машин. Где же тогда другие? Пит, Финник, Энобария… и… и еще один, верно? Или Джоанна, или Чэф, или Брут были еще живы, когда начались взрывы. Уверена, они хотят поставить нас всех в пример. Но где они держат их? Перевели их из больницы в тюрьму?
– Пит, – шепчу я. Я так хотела его защитить. Все еще хочу. Раз я не смогла спасти его жизнь, я должна найти его и убить прежде, чем Капитолий выберет для него самую мучительную смерть. Я спускаю ноги со стола и оглядываюсь в поисках оружия. Несколько запакованных шприцов лежат около кровати Бити. Прекрасно. Все, что мне нужно, воздух и укол в одну из его вен.
На мгновение я медлю, раздумывая об убийстве Бити. Но если я сделаю это, включится звуковой сигнал, и они поймают меня до того, как я смогу добраться до Пита. Я даю молчаливое обещание вернуться и помочь ему, если смогу.
На мне нет ничего, кроме тонкой длинной ночной рубашки, поэтому я засовываю шприц под повязку, скрывающую раны на моей руке. В двери нет охранников. Без сомнения, я на мили ниже Тренировочного центра или в какой-то Капитолийской крепости, где нет никакой возможности побега. Это не имеет значения. Я не убегаю, я заканчиваю работу.
Я ползу по коридору к приоткрытой металлической двери. Кто-то стоит за ней. Я вынимаю шприц и держу его в руке. Прижимаясь к стене, я слушаю голоса внутри.
– Связь с Седьмым, Десятым и Двенадцатым прервана. Но в Одиннадцатом теперь взяли под контроль транспортировку, так что, есть надежда получить еду от них.
– Нет, мне жаль. Нет никакого способа доставить тебя в Четвертый. Но я дал особый указ, насчет ее поиска, если это возможно. Это самое большее, что я могу сделать, Финник.
Финник. Мой разум изо всех сил пытается разобраться в смысле беседы и том факте, что она протекает между Плутархом Хевенсби и Финником. Он так близок и дорог Капитолию, что все его преступления будут прощены? Или он на самом деле понятия не имел о том, что замышлял Бити? Он хрипит что-то еще. Что-то с отчаяньем.
– Не будь идиотом. Это худшее, что ты можешь сделать. Тогда она точно умрет. Пока ты жив, они будут держать ее для приманки, – говорит Хеймитч.
Говорит Хеймитч! Я стучу в дверь и захожу в комнату. Хеймитч, Плутарх и очень потрепанный Финник без дела сидят за столом, накрытым едой, которую никто не трогает.
Дневной свет льется в изогнутые окна, и в отдалении я вижу верхушки деревьев. Мы летим.
– Решила угробить себя, солнышко? – говорит Хеймитч с очевидным раздражением в голосе. Но когда я начинаю заваливаться веред, он подходит, хватая меня за запястья, и возвращает в устойчивое положение. Он смотрит на мою руку. – Итак, ты и шприц против Капитолия? Видишь, именно поэтому никто не позволят тебе разрабатывать планы. – Я смотрю на него с непониманием. – Брось его. – Я чувствую, как давление увеличивается на моем правом запястье, пока моя ладонь не вынуждена раскрыться, и я выпускаю шприц. Он усаживает меня на стул рядом с Финником.
Плутарх ставит передо мной миску с бульоном. Булочку. Сует ложку в мою руку.
– Поешь, – произносит он несколько более добрым голосом, чем Хеймитч.
Хеймитч садится прямо передо мной.
– Китнисс, я собираюсь объяснить тебе, что случилось, и я хочу, чтобы ты не задавала никаких вопросов, пока я не закончу. Поняла?
Я тупо киваю. И вот, что он мне рассказывает.
План забрать нас с арены был с того самого момента, как объявили о Двадцатипятилетии Подавления. У трибутов-победителей из Третьего, Четвертого, Шестого, Седьмого, Восьмого и Одиннадцатого знания об этом были разной степени. Плутарх Хевенсби в течение нескольких лет был частью тайного сообщества, стремящегося свергнуть Капитолий. Он удостоверился, что провод будет среди оружия. Бити отвечал за обеспечение дыры в силовом поле. Хлеб, который мы получали на арене, был закодированным сообщением о нашем спасении. Дистрикт, из которого был хлеб, указывал на день. Три. Число булочек – час. Двадцать четыре. Планолет принадлежит Дистрикту-13. Бонни и Твил, женщины из Восьмого, которых я встретила в лесу, были правы в том, что он существует и способен обороняться. Сейчас мы окольными путями направляемся к Тринадцатому. Тем временем, большинство дистриктов Панема находятся в полномасштабных восстаниях.
Хеймитч остановился, чтобы понять, улавливаю ли я мысль. Или, возможно, на этот момент он закончил.
Нелегко принять такой разработанный план, частью которого я была, так же, как я была частью Голодных Игр. Используемая без согласия, без осведомленности. В Голодных Играх я хотя бы знала, с чем имею дело.
Мои предполагаемые друзья были гораздо более скрытными.
– Ты не говорил мне. – Мой голос такой же хриплый, как у Финника.
– Ни тебе, ни Питу не сказали. Мы не могли рисковать, – говорит Плутарх. – Я даже волновался, что ты упомянешь мою неосторожность с часами во время Игр. – Он достает свои карманные часы и двигает их большим пальцем, чтобы на них вспыхнула сойка-пересмешница. – Конечно, когда я показал тебе это, я просто проинформировал тебя об арене. Как ментора. Я думал, это будет первым шагом к получению твоего доверия. Я даже вообразить не мог, что ты снова будешь трибутом.
– Я все еще не понимаю, почему меня и Пита не посветили в план? – произношу я.
– Потому что, как только силовое поле исчезло, вы были бы первыми, кого они попытались бы захватить. И чем меньше вы знали, тем лучше, – отвечает Хеймитч.
– Первые?
