— Беглый огонь по окопам! — сипло взывал Романов. — На ходу! На ходу!
Сейчас, с малой дистанции, нужно было как можно плотнее бить по окопам. Туда уже летели гранаты, вскидывалась земля. Если над головами у немногочисленных защитников густо зазвенят пули, дрогнут ландверовцы, отойдут.
— Офицеры! Унтер-офицеры! Выдвинуться!
Если не избежать рукопашной, нужно попасть в траншею раньше женщин.
Рядом, в пяти шагах, кто-то звонко, самозабвенно крикнул: «Ура-а-а!»
Это была Саша. Выставив штык, она бежала вперед, но смотрела не на врага, а на Алексея.
Он с силой толкнул ее в плечо — Шацкая упала.
— Лежи! Ради бога лежи!
На соседнем, левом участке фронта солдаты, высыпавшие на бруствер, давно уже перестали острить и гоготать. С насыпи — даже без бинокля — было видно, что поле покрыто телами. Поредевшие цепи были уже близ самых немецких окопов. Там грохотала частая стрельба, несся несмолкаемый визг.
Лица у зрителей были одинаково хмурые, напряженные.
Унтер Пахомов, георгиевский кавалер, встал в полный рост, сдернул фуражку. К нему повернулись.
— Чегой-то это… — сказал Пахомов. — Не того… А-а, мать вашу…
Он длинно выругался, подхватил винтовку и один побежал вперед, по кочковатому болотистому лугу.
За ним молча поднялась вся рота, чавкая сапогами по мокрой земле. Двинулись и соседи.
— Ура-а-а! — грянул над лугом мощный, мужской рык. — Ура-а-а!
Почти в ту же минуту поднялся в атаку сибирский полк, что занимал позицию справа от ударниц.
Алексей спрыгнул в траншею первым. На бегу он не потратил ни одной пули. Все семь понадобятся в ближнем бою.
Бруствер у немцев был капитальный, поверху накрытый бревном с желобами-бойницами. Романов перемахнул через преграду и приземлился не на дно, как ожидал, а на живого человека. Человек завизжал. Судя по фуражке это был офицер. Стрелять в него было не с руки, Алексей двинул германца рукояткой в переносицу. А там уж пришлось уворачиваться от удара кинжалом — кинулся сбоку фельдфебель с подкрученными усами, похожий на кайзера Вильгельма.
Левой рукой Романов схватил усатого под запястье, чтоб снова не полоснул клинком. Но и немец, здоровенный, багровомордый, тоже не растерялся — вцепился в правую руку, где «браунинг». Так и затоптались, будто в неуклюжем танце. Хрипели, били друг друга ногами и не чувствовали боли.
В жизни не видывал Алексей рожи гнуснее, чем у этого усатого. Ощеренный, будто бульдог, изо рта брызги слюны, и несет перегаром.
Легко, словно балерина, в окоп спрыгнула Саша.
— С этим я сам! Этого! — сдавленно крикнул Романов, мотнув головой в сторону оглушенного офицера.
Тот сидел на дне траншеи, держась за голову.
Саша направила на немца карабин.
— Ergeben Sie sich![4] — сказала она прерывающимся голосом.
Немец посмотрел на девушку и потянулся за упавшим на землю пистолетом.
Ствол карабина заходил ходуном.
— Крыса! Крыса! Стреляй! — заорал Алексей, пытаясь вырвать правую руку.
— Ergeben Sie sich, bitte… — повторила Шацкая и зажмурилась.
Романов ударил усатого лбом в нос — так, что хрустнуло. Высвободился, развернулся, вскинул «браунинг».
Два пистолетных выстрела грянули одновременно.
ПОБЕДА
Бой завершился триумфально, выше самых оптимистичных ожиданий. Когда атака женского батальона не получила поддержки соседей, немцы срочно перебросили с флангов подкрепления в поддержку ландсверной роты. Именно в этот момент русские и перешли в наступление силами двух полков. Германцам, застигнутым на полпути со старой позиции на новую, пришлось не только очистить все три линии окопов, но и отойти на несколько километров за естественный рубеж, реку Кпыч.
Впервые за все месяцы революции наступательная операция русских увенчалась таким явным успехом. Были захвачены пленные, несколько пулеметов и бомбометная батарея, которая в азарте боя выдвинулась слишком далеко вперед.
Начальник дивизии, героически смотревшийся в окровавленных бинтах, показывал корреспондентам поле сражения.
— …Ударный батальон потерял примерно четверть личного состава. Имя каждой из этих женщин будет навечно высечено золотыми буквами на скрижалях истории, — говорил Бжозовский, сверкая глазами. Иеронима Казимировича лихорадило и немного мутило, но он чувствовал подъем после перенесенной опасности и, черт подери, победы. — Прапорщик Бочарова ранена. Я представлю ее к ордену Святого Георгия. Возможно позднее вы сможете взять у нее интервью — если позволят доктора.
Репортеры строчили в блокнотах, пугливо обходя мертвых и морщась от плача и стонов раненых, которых уносили и уводили санитары. Один господин из московской газеты тоже плакал и шепотом просил прощения за свою чувствительность.
Все завидовали американцу, потому что у того была с собой портативная фотокамера. Он носился взад и вперед, щелкая затвором.
— Минутку, господа…
Генерал увидел идущего по полю Гвоздева. Председатель шел вдоль колючей проволоки в сопровождении нескольких комитетчиков и говорил им что-то сердитое.
— Как видите, обошлись без вас! — торжествующе крикнул Бжозовский. — Опрокинули немцев!
— Народ поднялся, потому и опрокинули. А ради чего? — Гвоздев зло сплюнул. — Сколько баб молодых зря положили…
Он повернулся к генералу спиной и направился к траншее. Что-то там привлекло его внимание.
На краю окопа, свесив ноги, сидел штабс-капитан Романов. Рукав его гимнастерки был забрызган кровью, лицо не выражало никаких эмоций. На бруствере лежала девушка. Ее голова покоилась у штабс- капитана на коленях. Романов рассеянно гладил девушку по коротко стриженным волосам. Ее бледное лицо было неподвижно и прекрасно.
Выматерившись, Гвоздев заглянул в окоп. Под ногами штабс-капитана валялись два мертвых немца, офицер и усатый фельдфебель.
— Дурак ты дурак, — горько сказал Гвоздев, снимая фуражку. — Добился своего, захватил канаву? Какую принцессу загубил. Всю жизнь каяться будешь.
Эпилог
ТОВАРИЩ КАКАШКИН, или ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА