меньше, чем у сына. О половине не знал и Ангер.
— Таша… — хозяйка чуть помедлила, собираясь с силами: — Ну скажи честно, почему ты решила меня навестить? Я безумно рада тебя видеть, я готова бросить любые дела, чтобы болтать с тобой сутками напролет. Если тебе захочется куда-нибудь поехать, клянусь Эмиалом, я с радостью составлю тебе компанию — видит Светлый, Школа не придёт в упадок, если я покину эти стены на несколько месяцев, смею заверить, я умею подбирать помощников. Я готова спрятать тебя здесь от всего мира и спрятаться вместе с тобой. Но я, уж прости, не верю, что ты проделала весь этот путь лишь для того, чтобы перекинуться несколькими словами и снова куда-то умчаться.
— Тебя не обманешь, — рассмеялась волшебница. — Или это у меня в ауре написано?
Попечительница прищурилась, внимательно вглядываясь в гостью.
— Ожидание… предвкушение… нахальство… хм… страх? Нет, скорее, ты просто опасаешься, что твои ожидания не оправдаются.
— Ты весьма продвинулась, — в голосе Таши проявились нотки искреннего уважения.
— За это меня тут и держат. Ну же, говори. Клянусь, любая просьба… кроме объявления войны Гурану. Да и то лишь потому, что последнее — не в моей власти.
— Покажи мне свои картины, — выпалила Таша и замерла, ожидая ответа.
Некоторое время хозяйка молчала, затем сокрушённо кивнула.
— Знала бы, кто проболтался — шею б свернула. Как ты не понимаешь, я ведь никогда не была художницей, и показывать кому-то ту мазню, что скрашивает мои вечера… да, представь себе, у меня бывают моменты, когда абсолютно некуда себя деть. Жизнь Школы налажена, ученики учатся, воспитатели… ну, как ты понимаешь, воспитывают. Я не так уж часто отдаю здесь приказы.
— Давай так, — примирительно улыбнулась леди Рейвен, — ты показываешь, а судить о том, мазня это или нет, буду я сама. Ладно?
— Не ладно, — сварливо заявила Попечительница. — Если понравится, я жду целую телегу комплиментов. А если нет, то свои критические замечания можешь высказать какому-нибудь кусту у дороги. Или этому демону, по недоразумению называемому конём. После каждого твоего приезда половина конюхов ходит либо с повязками на руках, либо с синяками пониже спины.
— Договорились! — неизвестно, что конкретно видела хозяйка Школы в ауре гостьи, но сейчас там наверняка доминировали тона полного удовлетворения. — Будет тебе два-три воза хвалебных речей. И никакой критики, Эмиалом клянусь!
— Пойдём.
Попечительница провела гостью в соседнюю комнату. Несколько чистых холстов на мольбертах, многочисленные баночки, склянки, коробки с красками, разбросанные тут и там кисти, палитры в засохших разноцветных разводах, кучки мелков или угольных палочек, стопки бумаги с набросками. Но в этом кажущемся беспорядке чувствовалась влияние опытной руки — Таша не сомневалась, что хозяйка способна чуть ли не с закрытыми глазами найти нужную краску или подходящую к случаю кисть. А на стене — несколько больших рам, укрытых тонким полотном.
Не говоря ни слова, хозяйка дёрнула дорогую ткань, и занавес сполз — сперва с одного полотна, затем с другого, с третьего… Таша сделала шаг вперед, уже готовая разразиться восторгом. И замерла. Всё, что она собиралась сказать, неважно, искренне или не очень, застряло в горле, так и не вырвавшись наружу.
В глубоком кресле полулежала женщина. Платье из кинтарийского белого шёлка, драгоценный мех, обвивающий плечи, огненный камень в тонкой работы золотом обруче, стягивающем светлые волосы… Нежные кисти с тонкими длинными пальцами бессильно лежат на коленях, а на лице — тоска, привычно сдерживаемая боль и бесконечная усталость, явственно проступающие сквозь холодную, идеальную красоту бледного лица, точёных алых губ и огромных, но чуть прикрытых глаз. Рядом с ней мужчина в орденском плаще. Лицо воина сурово, глаза смотрят в сторону — словно рыцарь боится случайно встретиться взглядом со своей дамой, боится увидеть в них приговор. Ей. Себе. Им обоим. Пальцы стискивают рукоять меча — кажется, ещё мгновение, и из-под нарисованных ногтей выступят крошечные капли алой краски.
Всё ещё не в силах вымолвить хотя бы слово, леди Рейвен перевела взгляд на другую картину.
Двое, мужчина и женщина, словно разделенные тонкой, едва видимой стеной. Волосы мужчины тронуты сединой, по щеке змеится старый шрам, рот сурово сжат, но в глазах — насмешка, легкая, доброжелательная. На губах женщины играет улыбка, темные волосы развевает ветер, глаза прищурены — что она хочет разглядеть? Она не смотрит на того, кто стоит за её спиной, взгляд устремлен в никуда… может, в будущее? В неведомое пока ещё «тогда», когда рухнет, растает, исчезнет без следа эта едва видимая стена, лишь чуть-чуть обозначенная кистью художницы.
Следующее полотно.
Девочка, сидящая на коленях. Потрёпанное, неоднократно чиненое платье, многочисленные пятна на подоле и рукавах, чумазое личико, растрепанные, давно не мытые волосы, некогда сиявшие золотом спелой пшеницы. В руках — миска, над которой вьется пар. Кто-то может подумать — жиденькая каша или горячий суп. Это не так, Таша лучше кого бы то ни было, кроме этой самой девчонки, знает, что содержится в медной посудине. Сейчас, по прошествии чуть ли не полувека, во рту вновь появился отвратительный привкус травяного отвара. Почему всё, что приносит исцеление телу, столь мерзостно на вкус?
Дальше…
Снова двое, снова спина к спине. Только теперь между ними нет тонкой стенки, и нет на картине мужчины со шрамом — две женщины, чем-то очень похожие и, в то же время, совершенно, абсолютно разные. Бьются в ладонях, выплескивая огненные сполохи, смертоносные фаерболы, разбрасывает синие блики стеклянная шпага, тускло сверкает в расслабленных пальцах тонкий стилет. В глазах одной — презрительная, высокомерная насмешка — давай, подходи, кто бы ты ни был. Вторая косится на первую, словно не веря, что давний и непреклонный враг сейчас защищает её спину.
— Тебя там не было… — прошептала Таша. — Ты не могла этого видеть…
— Разве это важно?
Взгляд скользит вдоль ряда простых деревянных рам, лишенных позолоты, изящных резных завитков. Ещё одно знакомое лицо — но Таша запомнила эту женщину другой. Не надменно-строгой, поджавшей губы, готовой разразиться суровой отповедью нерадивым ученицам — а израненной, окровавленной, уже не способной стоять на ногах, и всё же готовой окончить жизнь так, чтобы и в смерти своей служить Ордену. Никто не мог ожидать от не слишком талантливой, не особо ценимой воспитательницы поступка, который много позже был увековечен в ведущихся уже тысячу лет Хрониках Школы Ордена.
Лица сменяются лицами… молодой мужчина, сжимающий в руках чеканную маску… всадница, отбивающаяся тяжёлым, неудобным клинком от закованных в сталь воинов… некрасивая девушка в легкой кожаной броне, лицо которой превратилось в хищный оскал от немыслимой тяжести творимого заклинания… снова человек с помеченным шрамом лицом, спокойный и немного снисходительный взгляд…
— Это наше прошлое, — прошептали внезапно пересохшие губы.
— Прошлое — это тоже мы, не так ли? — Попечительница стояла на шаг позади гостьи и чувствовала, как крошечная слеза медленно сползает по щеке. — Прежние мы — в нас настоящих. И они же станут нами будущими, ведь верно, Таша? Главное — не забыть, не растерять эти воспоминания, не заменить их другими, сиюминутными, легковесными, малозначительными. Не поддаться на соблазн переосмыслить, придумать более удобные причины своих поступков… или подобрать не вполне истинные, но красивые и выгодные их последствия. Так легко — отказаться от нас самих. Так трудно — оставаться теми, кто мы есть.
Леди Рейвен закусила губу, сердце никак не могло успокоиться, мелко подрагивали кончики пальцев.
— А кто мы есть? Кто она — настоящая Таша Рейвен? Мать, сбежавшая от собственного сына? Любящая жена? Убийца, за спиной которой многие десятки дуэлей и схваток? Доверенное лицо Ордена? Неудачливая шпионка? Предмет насмешек и анекдотов? Героиня, вместе с горсткой друзей остановившая войну? Обленившаяся клуша, проводящая годы в старом отцовском замке? Кто я на самом деле, Альта? — она не осознавала, что почти кричит.
— Всё это, и многое другое, — Альта Глас обняла подругу и бывшую наставницу. — Да, мы разные, да,
