Простилась холодно, сквозь зубы. А у меня остался на душе какой-то скверный осадок. Будто я во всем виноват. И, главное, в том, что ничего не смог ей толком объяснить. То есть я не думал, что ей надо такое объяснение, все это должно быть в сердце, в душе - без объяснений... Вы согласны?.. В еврейском сердце, в еврейской душе... Но тут вдруг оказалось, что мы - чужие люди...
Арон Григорьевич сокрушенно пожал плечами, прошелся по комнате, отхлебнул из своей чашки глоток-другой остывшего чая и продолжил:
- Но потом я подумал: а чего от нее хотеть, чего требовать?.. Дома ее всячески оберегали и оберегают от всего еврейского. В России считалось, что она должна быть русской, в Америке - американкой без всяких примесей... Хотя что такое - чистый, беспримесный американец?.. Чистейшая абстракция!.. В Америке существуют негры, японцы, китайцы, немцы, ирландцы, шотландцы, у всех - свои традиции, своя религия, свой быт, своя история, люди все это свято хранят, передают детям, и это не мешает им быть американцами, то есть людьми, живущими на единой земле, в едином государстве, которое дает каждому возможность и право быть самим собой!.. Так нет же!.. Мы, евреи, подчеркиваю - советские евреи, хотим забыть, что мы евреи, и думаем, что за это нас будут больше уважать! Не будут! У человека должно быть свое лицо, свои глаза, свой нос, длинный или короткий, с горбинкой или без, но свой, а не приставной, сделанный по стандартной форме!... Но у нас не так: быть русским, быть американцем... Только не евреем!..
- А что вы на это скажете?.. - обратился он ко мне, опустив голову и упершись в меня враждебным взглядом исподлобья.
- Можете не отвечать! - махнул он рукой, пока я подыскивал подходящие слова. - Я знаю, что вы ответите! То же самое ответила мне дочь, Раечка... Вы заметили: Роза, Рая, Рита - у нас в семье все женские имена на 'р'... Роза - так звали мою жену... Так вот, встречаемся мы редко, чаще по телефону: 'Как ты?..' - 'Ничего... А ты?..' - 'Тоже ничего...' Такие вот разговоры... Но тут я все ей выложил, да... Случилось это спустя уже какое-то время, когда у них, у Риточки и этого немчика, все закрутилось, завязалось в тугой узелок - письма, звонки чуть не каждый день, у Риточки с языка не сходит - 'Эрик' да 'Эрик'... Немецкий принялась учить. Немецкая музыка, немецкая литература, немецкая живопись... И все это с пылом, словно ей не терпится немкой стать... Это когда я не мог заставить ее Бялика прочесть или, к примеру, Мойхер- Сфорима... Ну, ладно. И тут до меня доходит, что зимние каникулы они намерены провести в Швейцарии, в Альпах, на лыжном курорте... 'Ну, и как ты к этому относишься?' - говорю я Раечке. - 'Нормально'. - 'Что значит - нормально?' - 'Да то и значит, что значит. Нормально - и все'. - 'А тебе не кажется, что все это до добра не доведет?.. Еврейка и немец - хороша парочка, да если еще прибавить их дедушек, которые в свое время с большим удовольствием пристрелили бы один другого... Что ты на это скажешь?' - 'Скажу: папочка, очнись, двадцатый век на исходе, а ты как застрял на своей Торе и десяти заповедях, так и видеть ничего больше не хочешь...' - 'А что именно должен я увидеть?..' - 'Что?.. Да то, что весь мир смотрит одни и те же фильмы, носит одни и те же джинсы, слушает одну и ту же музыку, танцует одни и те же танцы, и как ты тут отличишь - еврея от немца, испанца от итальянца...' - 'Но Гитлер, - говорю я, - прекрасно умел это делать... Особенно если речь шла о евреях...' - 'Папочка, - говорит она, - как ты не понимаешь: нет больше Гитлера, и Германия стала другой, и немцы стали другими, все, все стало другим...' Вы заметили, каким тоном разговаривают здесь, в Америке, дети со стариками?.. Как с глупыми несмышленышами. А как иначе?.. Они вовсю шуруют на компьютерах, а мы в них ни бэ, ни мэ. Они становятся программистами, хорошие программисты - нарасхват, а мы даже толком не знаем, что такое - программа, с чем ее кушают. А главное - они зарабатывают по двадцать-двадцать пять долларов в час, а мы экономим на каждом дайме, каждом квотере... Отсюда и отношение к нам соответственное, а как иначе?.. 'Послушай, Раечка, - говорю я, - неужели ты думаешь, что за какие-нибудь сорок-пятьдесят лет мир кардинально переменился?.. Торе, - говорю я, - три тысячи лет, но в ней не устарела ни одна строчка...' - 'Не знаю, папочка, как там насчет Торы, но знаю одно: в наше время нации - это, если хочешь, условность, предрассудок... И если ребята нравятся друг другу - дай им бог, это такая редкость нынче!.. Не будем им мешать...' - 'Но ты полагаешь, что за эти годы все немцы полюбили евреев?.. Что антисемитизм, который существовал там сотни и сотни лет, взял и умер?.. Что треблинки и освенцимы возникли - так, из ничего?.. Думаешь, что родные, дети и внуки, не ищут оправданий для дедушки-фашиста?.. Не говорят, что он служил своей родине, Германии, был ее патриотом? И никакого отношения к Холокосту он не имел, про крематории, где сжигали трупы, и газовые камеры - знать не знал и ведать не ведал?.. И что если что-то и было, то евреи сами виноваты, нахапали столько золота, что вызвали гнев немецкого народа, чем и воспользовался - да, только воспользовался!.. - Гитлер...' - 'Папочка, - говорит она, - но ты рассуждаешь так, будто всю жизнь прожил в Германии, а между тем...' - 'А между тем, - говорю, - всю жизнь я прожил в России, а как там относятся, скажем, к Сталину и вчерашним палачам?.. Разве не похоже?.. Разве не стараются их обелить, очистить, доказать, что все они патриоты, заботились об интересах отечества, а если кое-где перегибали палку, так от чрезмерной этой любви... И кто там, к слову, стоит сейчас у власти?.. Да все те же партайгеноссе!.. А евреи. С одной стороны, говорят, от них все беды, которые обрушились на Россию, а с другой... С другой - их даже кое-где допускают до власти, чтоб, когда понадобится, превратить в козлов отпущения... Старый трюк!..' - 'Папочка, - говорит она, - все это очень интересно, только извини, у меня вторая линия...' Вы заметили, здесь такая мода: не говорят - 'заткнись!', 'замолчи, ты мне надоел!..', а говорят: 'Извините, но у меня вторая линия...' 'Пуская они там подождут, со своей второй линией, - говорю, - пускай она провалится в тартарары, твоя вторая линия, у нас дела поважнее!.. И ты думаешь, говорю я, нашей девочке, нашей Риточке, сладко придется в этой фашисткой семейке, если до этого дойдет?.. Что там никто никогда не скажет ей... Ну, ты сама понимаешь, что я имею в виду... И ее сердечко не сдавит судорога, а голова не расколется на тысячу кусков - от боли, от обиды?.. Так вот, если все это случится, тогда, только тогда она вспомнит и почувствует, что она - еврейка... Не наше ли дело - уберечь ее? И чтоб не наши враги, а мы сами объяснили ей, кто она есть...' - 'Прости, папочка, - говорит Рая, и я чувствую, как трубка в ее руках накаляется и жжет ей пальцы, - прости, но у меня вторая линия...' - 'Да черт с ней, - говорю, - с твоей второй линией!.. - и продолжаю, но постепенно до меня доходит, что говорю я в пустую трубку...'
Он усмехнулся, выдавил из себя усмешку, глаза его на какой-то миг стали круглыми, жалкими, растерянными, он взял со стола ломтик сыра, пожевал.
- Хорошо бы сейчас чайку, - сказал он, дрогнув плечами. - Да погорячее. Вы не сердитесь, дорогой друг, что я вас так сегодня эксплуатирую?..
В доме было тихо, только старый холодильник зудел, как шмель, да с улицы по временам доносилось истеричное завывание эмердженси, мчащихся кому-то на помощь... Я согрел чайник, налил в чашку, стоявшую перед Ароном Григорьевичем, налил себе и довольно долго ждал продолжения рассказа. Арон Григорьевич потухшими глазами смотрел перед собой, на чашку, на ложечку, которой вяло размешивал сахар. Мне показалось, он устал и держится через силу, сейчас для него самая пора лечь, отдохнуть... Но я не успел ничего сказать, как взгляд его ожил, загорелся, снисходительно-лукавая усмешка изогнула и раздвинула губы, разлилась по лицу.
- Что было дальше?.. Не догадываетесь?.. Попробуйте угадать... Нет?.. А все просто, даже очень и очень просто... Ну?.. Хорошо, тогда слушайте... То ли через месяц, то ли через два звонит мне Раечка, и голос у нее дрожит и рвется. 'Папочка, - говорит она, - ты был прав... А я - дура, идиотка...' Оказывается, звонила ей из Кельна эта фрау, мамаша Эрика, то есть уже не внучка даже, а дочь того самого фашиста, и - то да се, и какая Риточка славная и милая девочка, то есть 'метхен'... Это я чушь говорю, не 'метхен', конечно, а 'герл' или как-то еще, фрау с Раечкой говорили по-английски... Так вот, какая она милая девочка и какой милый мальчик - ее сын... Но она, Раечка, должна понять, что если дело дойдет до брака, то это... А Эрик говорит об этом, да-да... То это может впоследствии отразиться на его карьере... О, нет, Германия - демократическая страна, прежние предрассудки никогда в нее не вернутся, с прошлым покончено... И однако - у них семья потомственных военных, и Эрику, возможно, предстоит продолжить эту линию, а военная среда консервативна, и она как мать тревожится за будущее сына... И надеется, очень и очень надеется, что она, Раечка, ее поймет, ведь евреи - такой умный народ... Умный, трудолюбивый, с прочными семейными устоями, и если говорить о ней самой, то она была бы рада и счастлива... И так далее, и так далее, и еще сорок бочек арестантов... Короче - еврейка им не подходит!.. И прекрасно! А нам не подходит немец, да еще и внучок фашиста! И черт с ними со всеми, и с вашей Германией! Как только туда наши евреи едут, и не на экскурсию, а - жить, жить... В голове не укладывается!..
