Неферомантика. Маленькие 'детские' повести

Дамир опустил голову, сжал кулаки и упрямо молчал. Упырь мялся и кряхтел, поглядывая на него.

— Ах, так! Вот как, значит, да? Вонючая, гнилая мразь!! — заорал я, вскакивая.

— Ну, погодите! СУУУКИИ!! Что, у меня своей воли нет? — и не разбирая дороги, попер напрямую через толпу мертвецов, отталкивая, и наступая на скользкие ноги.

— Пошли вы на хер, дались вы мне! — орал я. — Что, я без вас не обойдусь? Сами подохли, и рады, дерьмо!! Помочь не хотите?!

— Шут, Шут, Юра, да ты что? — побежала за мной Машка, хватая за рукава. — Юрочка, успокойся, ну?

— Отвали, дура дохлая! — резко вывернувшись, я размахнулся всем телом, и тяжело шлепнулся в черную воду озера.

— Провалитесь вы все, уроды! Мертвые, а такие же скоты!

Шумно плюхая руками и ногами, я плыл все дальше и дальше от берега.

— Вот сейчас… еще немного… давай, Шут, ты уже почти-почти… — бормотал я, сплевывая воду и больно задыхаясь. Брага тяжко качалась в голове, руки быстро наливались холодным свинцом. Плыть становилось все труднее, будто в загустевающем киселе. Я уже порядком нахлебался, в рот набилось грязи, но я радостно загребал, чувствуя приближение заветной черты.

Когда силы почти не осталось и исход был близок как никогда, я вдруг рванулся повернуть голову, посмотреть последний раз на берег, на звезды, а затем сложить руки, и…

— Гос-по-ди!! За что?! — простонав, беспомощно опустился в вязкий ил, сел по пояс в воде, обхватив голову руками, и завыл, как бездомная собака: я был на другом берегу. По ту сторону озера весело, куражась над идиотом-самоубийцей, моргали и подпрыгивали золотые и рыжие черти купальского костра утопленников. Озерцо оказалось размером с суповую тарелку, и мне, до блевотины накачанному брагой, и то хватило сил его переплыть!! Сиди теперь, кретин лопоухий, придурок, суицидничек хренов в холодной грязи и вой, сколько влезет, пока не надоест!

Скоро я устал скулеть, затих, но тут же начал трястись снова: сырая, противная одежда плотно облепила костлявые лопатки, пробрал зверский озноб. С трудом поднялся, крупно дрожа, и горько поглядел в воду: вот, а кабы вовремя остановился, сложил руки-ноги, сейчас бы уже не мерз, не горевал и, вообще, был бы тих, тяжел и бледен, и какой-нибудь здоровенный донный сом, шевеля усами, смачно пробовал меня на вкус толстенными губами… Но мне было бы уже все едино, темно, тепло и не больно… Эх, да чего уж теперь! Я почти трезв от холода, и уже не смогу вновь покуситься на свою никчемную жизнь, и знакомство со вкусом страшнейшего греха — самоубийства — придется снова отложить.

— Плыть, иль не плыть — это вопрос? — выстегиваясь, спросил я у своего мутного отражения. Оно скорчило мне рожу, я пнул его ногой, рожа задрожала, как от обиды, и развалилась.

— А пошли вы все на хе-е-е-ер!!!! — проорав изо всех сил, я плюнул в сторону мертвецов, и показав им fuck пошатался в глубь прибрежных черно-серебристых ив.

— Ну и хер с вами, засранцы дохлые! — злость разобрала с головы до ног. Я принялся орать и прыгать, обдираясь об острые веточки и камни.

— Завидуете мне, да?! НУ И ЗАВИДУЙТЕ!!! Сволочуги, суки, блевня дерьмовая! Гниль неживая, а я вот живой, да, я ЖИВОЙ!!! Я теплый, я бухаю, я с девочками трахаюсь, с настоящими, горячими, мягонькими! Я могу колоться и блевать, сколько влезет! Могу цветы нюхать, и на солнце сгорать, а вы — просто холодное дерьмо! Ха-ха-ха, да пошли вы в жопу, мразь!!!!

Я прыгал и метался, меня разносило на атомы истеричное чувство собственного существования, жалкого, но… ПРЕКРАСНОГО! О, жить сейчас и в самом деле было так остро, пронзительно, так… больно и холодно… страшно и безнадежно! — что я затих, и уже осторожно пошел вдоль берега, куда — не знаю, лишь бы подальше от этих. Я вдруг осознал, где нахожусь, с кем пью, и что девчонка, изнасиловавшая меня в траве — мертвая… Господи, они же гниют, а я — среди них?! Чем больше я постигал ЭТО, тем глубже растекалась хлипкая сырость внутри. Я крепился, стараясь не дать ей разрастись до панического ужаса, ведь тогда я потеряю способность соображать, и считай, пропал!

«Блядь, куда я попал, где мои вещи???!!»

Так, теперь ты, Шут, втихаря ищешь, где здесь выход из деревни, и мотаешь отсюда, пока не поздно. «А может, позволить им это «поздно»? Я ведь так хотел… «В от именно, хотел, а теперь не хочу! Или хочу?.. Ой, нет, я уже не знаю! Может, не сейчас? Да ну это все, бежать отсюда, пока они все гуляют на берегу, и пригляда за мной нет!

Я, абсолютно трезвый, но ужасно мокрый и мерзнущий, побежал, стараясь прятаться за деревьями — в лунном свете меня отлично будет видно с другого берега. Впереди хрустнула ветка, я насторожился, и чуть замедлил ход. Всмотрелся изо всех глаз. Тревожно! Но нет, вроде, ложная тревога. Хотя, я как-то не очень уверен… Да нет, вперед! Но для верности оглядеться, мало ли что? Все тихо, теперь…

— А-а-хээээ… — только и выдавил я, сделав шаг назад и инстинктивно выставив руки: прямо на меня смотрели огромные ледяные глаза чудовища с иконы!! Я сразу узнал и этот сатанинский взгляд, и это нечеловеческое лицо. Темная, лохматая, вытянутая фигура в сырых лохмотьях не делала ничего, просто сжирала мою душу через глаза, и оно шло на меня.

— Гос-по…ди…спаси мя… каюсь, сохрани, Господи! — шептали губы спасительную чушь, но я безнадежно корчился, зная: все, вот это и есть конец! Я хотел смерти, но кто ж знал, что это такой ужас?

Запнувшись за что-то, я упал на спину, оно остановилось, наклонившись и разглядывая меня — видно, думало, что оторвать первым. «Боже мой, я уже не смогу подняться, что же делать?» — метались как тени, отчаянные мысли. Я хотел было закрыть глаза, но не смог, они сами открывались еще шире, и ловили каждое движеньице урода: вот он коснулся груди, вот почесал черную бородку. Я ждал, а он и не думал жрать меня, видимо, растягивая удовольствие. Действия его какие-то обыденные и усыпляющие страх: отжал волосы, хмыкнул, поправил грязную рубаху. Вот только воняло от него жутко — сырым разложением. И глаза все такие же огромные и морозящие.

Он вдруг потянул руку с черными когтями и открыл рот!

— Нее-ет… — прошептал я, закрывая лицо руками и скорчиваясь.

— Ну, ты долго будешь валяться, как там тебя? — грубо пихнуло меня в бок, уж не знаю что — то ли голос низкий и хриплый, как у блэк-металлиста, то ли нога.

— Жри меня скорей, не мучай, — попросил я не открывая лица.

— Да пошел ты, жрать мне без тебя нечего! — презрительно сплюнуло оно: — Я те сказал — вставай, значит, вставай! И вообще, я тебе не «оно»! Че, думаешь, если помер, значит, не мужик? У меня все на месте, можешь не сомневаться! — глумилось оно, а я все еще боялся взглянуть.

— Ой, и за…л ты меня! — выругалось оно (или он?) плюхаясь рядом со мной в траву.

— Давай уж, лучше покурим!

— У меня сигарет нет, — нерешительно начал я, голос сел от пережитого. И вправду, так не к месту накатило желание — курить!! Когда я последний раз затягивался? — не помню!

— У меня есть, только не здесь! Щас будет!

Говорил он так просто и спокойно, что я решился и осторожно отнял руки от лица. Парень лежал рядом со мной в траве — мертвец как мертвец, длиннющий, худощавый, в кости пошире меня (а уж это не трудно, я глист еще тот), волосы мокрые и грязные по плечам путаются. Он повернул голову и глянул на меня — снова передернуло от его злых глаз. Чистый блэкушник, только одет как хиппарь-нарк, и рожа…. А че рожа, просто corps-up, не видал я что ль, таких? Да подумаешь, еще один мертвец! Только пусть не смотрит на меня… Он зло ухмыльнулся, и отвел глаза.

— Вот и сигареты! — ткнул пальцем в небо. Недавний упырек сбросил ему на живот пачку и зажигалку, стрельнул глазками надо мной, и исчез в ночи. Мы закурили.

— Ну, как тя там звать-то, урод? — равнодушно бросил он.

— Шут меня звать. И я тебе не урод, а нормальный панк! — вдруг взбесился я.

— Да уж, уродов и почище тебя видали!