еще на автостраде. И тут заметил, что ни старец, ни розовые «Джедаи» не стоят, как я, на траве, а как бы парят в сантиметре над ней.
И мне пришло в голову, что все происходящее — все-таки какая-то загробная фантазия. Просто я разбился в аварии, а в последнее предсмертное мгновение мой мозг сумел впихнуть такое количество образов, ощущений и несуразных видений, что мне кажется, будто жизнь все продолжается и продолжается… Говорят, звезда гаснет, а свет ее все летит и летит… Почему у меня возникли именно такие видения? А кто его знает?! Кто объяснит, почему нам снятся именно такие, а не иные сны? А может быть, я и в самом деле сплю? Сон — все, в том числе и сама авария? Мысль не оригинальная, но все объясняющая.
Я немножко увлекаюсь техникой видения осознанных снов, читал в Интернете специальные методики и пару раз ухитрялся управлять своим сновидением. Это, надо сказать, чертовски занятно. Итак, если это сон, я, дважды посмотрев на какие-то одинаковые мелкие детали, например цифры или буквы, увижу совершенно разную картинку.
Я глянул на часы. 3. Отвел глаза. Посмотрел еще раз. 4… Ну, это еще ничего не значит: просто одна минута закончилась и началась другая. Тогда я посмотрел на небольшой участок купола и запомнил расположение нескольких звезд, отвел глаза, посмотрел снова… То же самое. Не сон? Я поспешно поднес ко рту запястье и со всей силы укусил себя… Больно было нестерпимо.
— Полно, Роман Михайлович, — замахал на меня руками старик, улыбаясь, — не спите вы, не спите! Я сейчас вам все объясню. Возьмите-ка вот это, — подал он мне какой-то предмет.
Машинально протянув ладонь, я принял из его рук нечто бесформенное, на ощупь похожее на кусок подтаявшей замазки… И тут же пожалел об этом. Потому что ладонь обожгло, и огонь, похожий на тот, что бывает, когда натощак или с мороза хватишь полстакана водки, пробежал по всему моему телу… А в ладони уже ничего не было! «Замазка» всосалась в нее!
Я отшатнулся от старика… И неожиданно для себя отлетел от него метров на пять. И повис над травой под углом градусов в сорок пять к земле.
— Успокойтесь, — пряча улыбку, сказал мне старец, — просто теперь тут, в корабле, вы сможете управлять своим телом так же, как мы.
С этими словами он сперва еще чуть приподнялся над поверхностью, а затем принял горизонтальное положение и, взмыв под купол, сделал кульбит. И тут же вернулся на прежнее место.
— Попробуйте, — предложил он.
Я послушно попробовал и, к собственному удивлению, без малейшего труда повторил его трюк, сам не понимая, как мне это удается.
— Чего же они ко мне ТАМ не подлетели? — показывая на «розовых», несуразно спросил я, вернувшись к старцу.
Но он понял меня.
— Эта штуковина называется «мнемогравитат» и действует только там, где установлены специальные генераторы, — пояснил он. — В нашем мире пользоваться им могут лишь самые высокопоставленные персоны. Всякий раз, когда вы будете входить в зоны действия подобных генераторов или выходить из них, вы будете ощущать во всем теле эдакое легкое жжение, словно — он замешкался в поисках сравнения.
— Словно водки хватишь с мороза, — подсказал я.
— Точно! — обрадовался старик. — А не желаете ли, кстати? — хитро прищурился он.
Я уже привык к певучему говору моих спасителей-похитителей, и интонация, с которой седовласый и лысоватый христианин предложил мне выпить, ясно указала мне на то, что сам он сделать это никогда не откажется… Я пригляделся и заметил, как забегали его бездонные глазки…
— Отчего же? — согласился я. — За знакомство, например. Или за мое удивительное спасение.
— Вот-вот, — благостно подтвердил старец. — Водочки? Коньяку? Али чего другого?
— Водки, — выбрал я.
И тут же, прямо из земли между нами вырос ажурный столик с графинчиком, рюмочками и какими-то закусками. Я вспомнил «Мастера и Маргариту». Пробуждение Степы Лиходеева. Но на Воланда старикан не тянул. Как его зовут-то, хотя бы?
— Меня, Роман Михайлович, Сэмюэлем зовут, — словно отвечая на мой мысленный вопрос, сказал он, разливая прозрачную жидкость в четыре рюмки. Заметив мое удивление, пояснил: — Русские имена, к сожалению, в быту совсем не сохранились. А уж тем паче традиция величать по отчеству. Отца моего, к примеру, звали. Сомерсетт. Согласитесь, вряд ли можно было бы услышать что-либо глупее, чем Сэмюэль Сомерсеттович?
— Да уж, — промямлил я, принимая рюмку из его рук.
— Так что, хотя я и считаю себя чистокровным славянином и, кстати, горжусь этим, зовите меня просто дядюшка Сэм. Я к этому привык.
Я подумал, стоит ли сообщать ему, что в советских политических пасквилях времен «холодной войны» «дядюшкой Сэмом» было принято называть Соединенные Штаты Америки, да еще и изображать сей персонаж этаким набитым долларами злобным толстяком с сигарой в зубах и котелком на голове… Но решил воздержаться. Вместо этого обернулся к «розовым»:
— А вас-то как звать?
В том, что они — подчиненные «дядюшки Сэма», и в том, что субординация тут строжайшая, сомнений не возникало. Это было ясно хотя бы уже по тому, как бедолаги притихли и оцепенели. Но распивание спиртного, видно, нарушением дисциплины не считалось: оба «Джедая-телепузика» уже держали в руках по рюмашке. Услышав мой вопрос, они искательно, почти испуганно, посмотрели на начальника. Тот, чуть заметно кивнув головой, заметил:
— Подчиненных у нас принято называть по фамилиям.
— Синицын, — представился кудрявый, слегка поклонившись.
Затем назвался лысый:
— Семецкий. Можно, Сема, — добавил он, крякнул и виновато посмотрел на дядюшку Сэма.
— Так за знакомство! — протянул я рюмку, чтобы чокнуться, но никто из троих не поддержал меня. Я сперва удивился, но потом догадался, что этот обычай людям будущего не известен.
— За знакомство, — повторил я и просто опрокинул рюмку в рот.
И остальные последовали моему примеру. А водка-то оказалась не фонтан. Просто самогон какой-то, а не водка… «Ключница водку делала»… А ведь Грозный в фильме «Иван Васильевич меняет профессию» произнес эту фразу, тоже попав в будущее. Видимо, имеет место процесс ухудшения качества водки от века к веку.
Взяв с овального блюдца что-то мокрое и твердое я сунул это в рот и похрустел. Вкусно. Какой-то овощ или корешок. Какой, не понял. Но вкусно. Вроде как маринованный. Короче, сойдет.
— Ну и что вы со мной собираетесь делать? — спросил я, прожевав.
— С вами? — поднял брови старец с деланым удивлением. — Ошибаетесь, дорогой Роман Михайлович. Это вы с нами будете делать… Все, что только пожелаете. Ведь вы, Роман Михайлович, царь наш батюшка.
Ну вот, приехали… Вообще-то после повторенного несколько раз обращения «государь» к чему-то подобному я был готов. И все-таки слегка охренел.
— Царь? — переспросил я тупо.
— Вот именно, — подтвердил он. — Наш символ, наше национальное знамя. Наш оплот и надежда на возрождение.
— С какого хрена? — сбил я грубой интонацией елейность его тона.
— Кровь у вас монаршая, вот с какого, — заявил он.
— Поясняй, — потребовал я и вдруг заметил, что тон, которым я это произнес, и впрямь какой-то царский. — С каких это пор опять появились цари? В мое время демократия была, президент был — Путин. Неожиданный, но вроде нормальный.
— Поясняю, — кивнул он. — Все просто. Реставрация монархизма в России произошла еще в начале двадцать первого века. Ежели бы вы. Роман Михайлович, не разбились в автомобиле, вы бы это дело и сами застали. После долгой, почти в сто лет, паузы без самодержцев царем себя провозгласил Никита
