Я подошел. Все, кто сидел в «Длинной ложке», замерли. Никто не смел и пальцем пошевелить. Мигни я — и на «монаха» тут же будут направлены четыре пистота, но меня, в таком случае, молниеносно прожжет пучок лучей.
«Монах» вытянул вперед свою третью руку — ногу-лапу и сжал мне горло пальцами-когтями. Не так сильно, чтобы я задохнулся, но довольно ощутимо.
Моррис ругался тихо и беспомощно. Я физически ощущал переживаемую им агонию.
— Устройство спускового механизма вам также известно, — прошептал «монах». — Стоит мне расслабить руку, и произойдет выстрел. Цель — вы. Советую предостеречь четверых правительственных агентов от нападения на меня, если вы в состоянии сделать это.
Я поднял руку ладонью вверх: «Ничего не предпринимайте». Моррис понял и еле заметно кивнул, вроде бы и не взглянув в мою сторону.
— Вы же умеете читать мысли, — сказал я.
— Да, умею, — ответил «монах», и в ту же секунду я понял, что он пытался скрыть. Он мог читать мысли чьи угодно, только не мои.
На том и кончилась игра Морриса в конспирацию. Но моих мыслей «монах» читать не мог, а передо мной его душа лежала как на ладони.
И, заглянув в эту чуждую мне душу, я понял, что умру, если не подчинюсь.
Одну за другой я положил розовые таблетки на язык и проглотил их. Проглотил всухую, с трудом. Моррис все видел и не в силах был помешать. «Монах» ощутил своими пальцами, как таблетки прошли по моему горлу.
Но едва они миновали его пальцы, я сотворил чудо.
— Ваши знания и умения, приобретенные от таблеток, сотрутся через два часа, — сказал «монах».
Он поднял стакан с виски и задвинул его себе в капюшон. Вынул он стакан наполовину опорожненным.
— Почему вы отняли у меня знания? — спросил я.
— Вы не заплатили за них.
— Но они были даны мне в дар!
— Их подарил тот, кто не имел на это права, — ответил «монах».
Он собрался уходить. Надо было что-то предпринять. Теперь я знал, что «монахи» творят зло, — я пришел к такому выводу путем зрелых размышлений. Однако если он не задержится и не выслушает, я не смогу его убедить.
Впрочем, сделать это будет нелегко в любом случае. Передо мной сидел «монах» — звездолетчик. Его этические оценки были введены в его мозг таблеткой РНК вместе с профессиональными навыками.
— Вы упомянули о правах, — произнес я на его языке. — Ну что же, обсудим вопрос о правах.
Шепелявые слова странно жужжали в горле, щекотали небо, но слышал, что выговариваю их правильно. «Монах» удивленно вздрогнул.
— Мне сообщили, что вас научили пониманию нашей речи, но не сказали, что вы умеете изъясняться на ней.
— Вам не сказали, какую мне дали таблетку?
— Языковую. Я и не знал, что она была у него с собой.
— Он не закончил дегустацию земных алкогольных напитков. Не выпьете ли вы еще?
Я уловил, что он пытается осмыслить мои мотивы, и уловил, что он ошибается. Он решил, что я хочу воспользоваться проявленным им любопытством и всучить ему побольше выпивки за наличные. К тому же, с чего ему бояться меня? Какие бы интеллектуальные способности ни приобрел с помощью таблеток, через два часа от них и следа не останется.
Ставя перед ним стакан, я спросил:
— Что вы думаете о пусковых лазерах?
Наш спор принял весьма технический характер.
— Давайте рассмотрим особый случай, — помнится, говорил я ему, — предположим, цивилизация владела искусством звездных полетов в течение шестидесяти четырех тысяч лет. А, может быть, и в восемь раз дольше. А потом в главный океан планеты врезался астероид, наступил ледниковый период… — Так действительно случилось однажды, и он был об этом прекрасно осведомлен. — Но ведь природное бедствие не может стереть различий между разумом и животным состоянием, не правда ли? Если, конечно, бедствие не затрагивает непосредственно ткани мозга…
Сначала его удерживало любопытство. А потом уже я, я сам. Он уже не мог вырваться. Такая мысль ему теперь и в голову не приходила. Он оставался звездолетчиком, он был совершенно трезв и спорил с ожесточением евангелиста.
— Или возьмите общую посылку, — помнится, говорил я. — Существа, неспособные построить пусковой лазер, считаются животными, не правда ли? Но и сами «монахи» не застрахованы от возвращения в первобытное состояние. — Да, это он тоже знал. — Почему же вы не построите пусковой лазер сами? Если не можете, то ваш капитан и весь экипаж корабля — животные…
В конце спора говорил один только я. И все «монашьим» шепотом, звуки которого так легко различаются друг от друга, что даже мне, с моим неприспособленным человеческим горлом, не приходилось повышать голоса. И хорошо, что не приходилось: ощущение и так было такое, будто я наглотался использованных бритвенных лезвий.
Моррис оценил обстановку правильно и не вмешивался. Я ничего не мог передать ему ни словом, ни жестом, ни мысленным приказом, даже если бы сумел это сделать; его мысли были для «монаха» открытой книгой. Но Моррис знай сидел себе, попивая тоник без джина, пока я шепотом дискутировал с «монахом».
— Но корабль! — шептал тот, — Что будет с кораблем?..
Его агония была и моей, ибо первейшая обязанность капитана — спасти корабль любой ценой…
К началу второго «монах» дошел до середины нижнего ряда бутылок. Он соскользнул с табурета, заплатил за выпитое бумажками достоинством в один доллар и выплыл за дверь.
«Косы тебе только не хватает да песочных часов», — подумал я, провожая его взглядом. — «А мне не хватает долгого, хорошего утреннего сна, которого мне, увы, не видать, как своих ушей».
— Проследите, чтобы никто не вздумал задержать его, — сказал я Моррису.
— Никто не вздумает, но хвост за ним пустят.
— Бесполезно. Одеяние для ношения среди чужих — хитрая штука. Оно поддерживает «монаха»и дает ему способность к прямохождению. Служит щитом и воздушным фильтром. А также плащом- невидимкой.
— Да ну?
— Я расскажу вам об этом, если успею. Именно таким образом он сюда, по всей видимости, и добрался. Один из членов экипажа раздвоился. Потом один остался на месте, а второй ушел. У него было две недели сроку.
Моррис поднялся и сорвал с себя свой спортивный пиджак. Рубашка под пиджаком промокла насквозь.
— Что если мы попробуем промывание желудка? — спросил он.
— Бесполезно. Стиратель памяти уже, наверное, растворился в крови. Лучше записывайте, не теряя времени, все, что я помню о «монахах», пока я еще хоть что-нибудь помню. В запасе еще есть часов девять-десять…
Это я, конечно же, нагло солгал.
— О'кей. Сейчас включу диктофон.
— Но не бесплатно.
Лицо Морриса стало неожиданно жестким.
— Сколько?
Я обдумал ответ самым тщательным образом.
— Сто тысяч долларов. И если вам охота поторговаться, вспомните, чье время вы тратите.
— Я и не собирался торговаться.
Собираться-то он собирался, да передумал.
