— Пять тысяч динаров, крохобор долбанный. И не он сам, а его друзья. Он не из разговорчивых.
— Вот десять тысяч, а еще пять получишь, когда скажешь мне, что они подходили к тебе, и ты ответил им, что вопросов никто не задавал.
Чуть заметный кивок, бумажки перешли из рук в руки, и я ушел. Фланги я прикрыл. Я всегда свободно обращался с деньгами Дядюшки Сэма, тем более что динары вообще-то и считать не стоило. Я поднялся в свой номер, запер дверь, проверил, не натыкали ли туда «жучков» в мое отсутствие — их не оказалось, — и высунулся в открытое окно. Грязно-розовая бетонная стена уходила на шесть этажей вниз, в пустынный внутренний дворик, покрытый плотно утоптанной пересохшей глиной, на фоне которой выделялось несколько заплат желто-серой травы. Вдоль стены тянулся ряд мертвых кустов, на солнце грелись четыре пустых бочки из-под пива, возле которых вился густой рой мух. Ни одной души не было видно, и микрофонов на стене за моим окном тоже не оказалось. Я сел в кресло, стоящее перед окном, и уставился на ряд окон в противоположном крыле отеля.
— Как понимаете меня? — негромко произнес я. На той стороне занавеска закрылась, потом снова открылась. Это было в окне рядом с открытым окном.
— Я установил подозреваемого. Он может быть и не тем, кого мы должны разыскивать, но есть серьезные основания считать, что это именно он. Болгарский паспорт, но может быть и русским. Имя Алексей Свирский, живет в номере сто сорок шесть и весит четыреста двенадцать фунтов. По грубой оценке. — Занавеска дернулась, дескать, повторите. — Именно так. Четыреста двенадцать фунтов. Я собираюсь присмотреться как следует.
Закончив говорить, я отвернулся, чтобы не видеть истерического подергивания занавески. Мне нравилось такое положение: я не мог услышать ни слова в ответ. Агент на той стороне имел параболический звукоуловитель и направленный микрофон. Он мог услышать любой шепот в этой комнате. Но сказать мне не мог ничего.
Пока я стоял под душем, зазвонил телефон, но я сделал вид, что не слышу. Ведь мог же я выйти, в конце концов, верно? Двигаясь уже немного быстрее, я натянул слаксы и спортивную рубашку, надел тапочки с рубчатой подошвой. Потом я вышел в холл и спустился по лестнице на третий этаж, где, против всякой логики, находился сто сорок шестой номер. По дороге никого не встретил. Раз я передал старую информацию, настало время раздобыть что-нибудь новенькое. Я нашел комнату и постучал в дверь.
Может быть, это и наглость, но приносит результаты. Я промямлю что-нибудь, дескать, дверью ошибся, а сам смогу поближе присмотреться к Свирскому и его номеру. Если мое посещение встревожит его и он смоется, мы кое-что узнаем, ну а если останется, то узнаем что-нибудь другое.
Никто не открыл. Я постучал еще раз, приложил ухо к двери и прислушался. Ни шума воды в душе, ни голосов — тишина. Значит, дело дошло до небольшого рассчитанного риска. Хорошей стальной отмычкой этот примитивный замок можно открыть так же быстро, как и ключом, а то и быстрее. Я перешагнул через порог и закрыл за собой дверь. Комната была пуста.
Моя птичка упорхнула. На покрывале еще виднелись следы от чемоданов — их ставили на кровать, чтобы уложить. Дверь большого деревянного платяного шкафа была раскрыта настежь, и если бы плечики еще продолжали раскачиваться, то меня это не удивило бы. Все произошло очень быстро. Не осталось ничего, что говорило бы о пребывании здесь мистера Свирского. Я вошел в ванную. Раковина была суха, и душевая кабина тоже, свернутые полотенца аккуратно висели на вешалке — не новые, но совершенно чистые. И все остальное тоже было слишком чистым и аккуратным — горничные здесь не бывают настолько старательными. А Свирский прожил здесь несколько дней — такова была положительная информация. В раковине можно было даже заметить слой пыли. Я потрогал ее пальцем, и в этот момент дверь номера, выходившая в коридор, открылась.
Вернее, приоткрылась, на какую-нибудь пару дюймов, а потом снова закрылась. Но она была открыта достаточно долго — и достаточно широко, — чтобы бросить в комнату ручную гранату.
Пока она катилась ко мне, я узнал ее тип (XII), вспомнил место изготовления (Пльзень) и время задержки (три секунды). Но даже прежде, чем этот последний факт проявился в сознании, я успел отскочить назад, захлопнул дверь и скрючился на полу душевой кабины. Быстрое соображение и быстрые рефлексы — такого сочетания ничем не одолеть. По крайней мере я надеялся на это, согнувшись как можно ниже и обхватив голову руками.
Граната наделала много шума, когда взорвалась.
Дверь ванной вышибло, осколки гранаты врезались в стену надо мной, а зеркало разлетелось вдребезги и засыпало весь пол. Один дымящийся осколок железа застрял в кафельной плитке приблизительно в шести дюймах от моего носа. Это было самое близкое попадание — достаточно близкое, премного благодарен. Я не стал терять времени на изучение обстановки, а, наоборот, сразу же вскочил на ноги и, пока эхо взрыва все еще отдавалось в пустом номере, уже вылетел через разбитую дверь ванной. Скорость была сейчас важнее всего, потому что я не хотел, чтобы меня застали в этой комнате. Проскочив сквозь густое облако дыма, я дернул дверь — она обрушилась мне под ноги — и оказался в коридоре. До меня доносились крики, хлопанье дверей, но появиться никто не успел. Лестничная клетка находилась в пяти шагах; я добрался до нее, никем не замеченный, и припустил вверх. Флери ожидал меня на следующей площадке.
— Свирский очистил помещение, — сообщил я. — Он выехал очень поспешно, но оставил кого-то, чтобы бросить гранату мне на голову. — Снизу послышался топот бегущих ног и многоголосые изумленные крики. — Это означает, что они были предупреждены обо мне, и мне не остается ничего другого, как только признать моего осведомителя, бармена Петара, двойным агентом.
— Я знаю. Именно он бросил гранату в комнату. Мы посадили его в грузовик и собираемся задать ему несколько вопросов под скополамином, прежде чем отправим его домой. Но я сомневаюсь, что у него удастся что-нибудь узнать, — он здесь самая последняя буква.
— А что насчет Свирского?
— Я как раз пришел, чтобы рассказать о нем. Наш дорожный наблюдатель в Задварье — это следующий город — сообщает, что большая «Татра» с польскими номерами только что промчалась там, как снаряд из пушки, направляясь на север, к Сплиту. Два человека спереди и один сзади. Они ехали слишком быстро, так что больше ничего разглядеть не удалось.
— Ну что ж, это больше чем достаточно. Я возьму джип и отправлюсь за ними. Теперь, когда мы установили контакт, мы не можем потерять его.
Флери нервно пожевал губу.
— Вообще-то я не знаю… Это опасно…
— В наши дни через улицу перейти и то опасно. Есть у нас на севере кто-нибудь, кого можно было бы бросить на перехват?
— Только команда «Умная собака» в Риеке.
— Это далековато. Передай им, пусть едут на юг по прибрежному шоссе, и если «Татра» не свернет раньше, то мы зажмем их в клещи. Мы все же посмотрим на тофарисча Свирского вблизи.
Через пять минут я уже мчался на север, проскакивая на джипе крутые повороты извилистого шоссе. Это был не обычный джип, а полноприводная «Тойота Лендкруизер», тяжелая и мощная. Японский автомобиль с австрийскими номерами и американским водителем. Мы были почти такими же интернационалистами, как и другая сторона. Я вдавил акселератор до пола и надеялся, что водитель «Татры» не забудет, насколько плохи дороги в глубине страны.
Югославия похожа на правую руку ладонью вверх, и Адриатическое море лежит вдоль нижней стороны этой ладони и мизинца. Прибрежное шоссе, которое местные жители называют Магистраль, тянется вдоль берега, нигде не удаляясь от него. И сейчас я находился на этом самом шоссе возле основания мизинца и двигался на север, к кончику пальца, куда, как я надеялся, направлялся другой автомобиль. Это был самый быстрый и простой путь, чтобы выбраться из страны, потому что Риека находится там, на кончике мизинца, и оттуда на запад идет хорошая дорога к Загребу — на верхний сустав среднего пальца — и далее в Венгрию, через кончик указательного пальца.
Имелся, правда, и другой путь туда, но я надеялся, что «товарищи» не станут его рассматривать. Чуть подальше к морю спускаются дикие и крутые горы Велебит, через которые проходит несколько самых старых и самых плохих дорог на свете. Этих козьих троп было всего несколько, и автомобиль, направлявшийся по одной из них, было бы очень легко выследить и перехватить. Я был уверен, что
