Харлан Эллисон
Боль одиночества
Она уже стала для него вроде привычки, что вынуждала снова и снова отодвигаться к своему краю. Хотя Полю Риду отчаянно требовалось место, чтобы удобно располагать тело в форме четверки, он по-прежнему занимал только одну сторону большой двуспальной постели. Туда его загоняла память о ней — о ней, свернувшейся калачиком у стенки, — и как они прижимались друг к другу. Пара вопросительных знаков. И что бы он себе от ночи к ночи ни вдалбливал, там все равно оставалось только ее ее место. Пусть даже теперь одни лишь воспоминания делали его пленником на своей стороне постели. Теперь, мучимый воспоминаниями и неотвязной потребностью во сне, Поль старался как можно реже уединяться на этом лобном месте. Не спал. Не спал, возился с какой-то дребеденью, криво посмеивался над комедиями, наводил в доме чистоту, пока нездоровая, почти хирургическая чистоплотность не вынуждала его бормотать, дурачиться и мысленно вопить всем своим существом, просматривая бесследно проходящие фильмы, внимая ночным видениям, — и время, и существование словно пропадали в какой-то бездонной дыре. Ни цели, ни оправдания. Пока наконец, сломленный непосильной тяжестью бессонных часов, в полном упадке телесных сил, что отчаянно нуждались в восстановлении, Поль не валился на эту столь ненавистную для него постель.
Чтобы спать лишь на одной стороне.
И видеть сны, полные страха и зверства.
А именно таким и был этот сон — проклятый сон с продолжением. Сон, никогда не повторявшийся в деталях, но все об одном и том же — глава за главой одной и той же жуткой истории. Будто Поль купил книжку рассказов ужасов — и все об одном, только сюжет чуть меняется.
Сегодня ночью пришло четырнадцатое. Полю предстало симпатичное интеллигентное лицо, гордо несущее широкую дружелюбную улыбку. Лицо увенчивалось песочным ежиком и рыжеватыми бровями, что придавало несколько самоуверенному выражению оттенок забавной и даже какой-то наивной живости, мгновенно вызывавший симпатию. Поль не сомневался: случись другие обстоятельства, он непременно подружился бы с этим парнем. Именно этим словом — «парень» — он даже здесь пользовался гораздо охотнее, чем, скажем, «молодой человек», «мужчина» или — если уж ближе к делу — «наемный убийца». В любом другом месте, кроме этого мутного кошмара, они дружелюбно похлопали бы друг друга по плечу и обменялись бы чем-нибудь вроде: «Ну что, кореш, как жизнь?» Но этот интеллигентный парень был номером четырнадцатым из нескончаемой серии номеров того самого сна — очередным в бесконечной и неотвязной череде симпатяг, жаждавших прикончить Поля.
Сюжет сна был расписан заранее и теперь только подтверждался словами и действиями актеров (сцены размыты, детали перепутаны, переходы неясны, логика искажена короче, все как в обычном сне). Поль был членом этой банды, кодлы, компании парней — как угодно. И теперь они за ним охотились. Охотились — чтобы убить. Доберись они до него хоть раз все скопом — тут бы ему и конец. Но по какой-то невнятной причине, что имела смысл лишь во сне, они пытались проделать это поодиночке. И всякий раз, когда очередной симпатяга пробовал покончить со сновидцем, Поль убивал его. Убивал одного за другим. Самыми изощренными и зверскими, самыми жестокими методами, какие только можно себе представить, Поль убивал своих убийц. На него выходили тринадцать раз — эти славные и преданные весельчаки, каждого из которых при других обстоятельствах он был бы горд назвать своим другом, — и тринадцать раз ему удавалось одержать верх.
По двое, по трое — а как-то раз даже четверо за ночь все несколько последних недель (и то, что Поль до сих пор покончил лишь с тринадцатью, свидетельствовало о том, как часто ему удавалось или совсем избегать сна, или засыпать в таком изнеможении, что никаких снов просто не снилось).
И все же больше всего потрясало зверство поединка.
Ни разу не получилось обычной перестрелки или заурядного отравления. Ни разу не получилось чего-то такого, о чем после можно рассказать, не рискуя при этом вызвать ужас и отвращение у слушателей. Напротив, это всегда было изощренное, полное жутких деталей affaire de morte.
Один из убийц вытащил тонкий, отчаянно острый стилет — и Поль целую вечность бился, нанося противнику сокрушительные удары и мучительно сдавливая пальцами болевые точки, пока само существо, сама реальность смерти от ножа не отозвалась безудержной дрожью в спящем теле. Возникшее ощущение походило как бы на осязание смерти-в-действии. Уже не просто сон — нечто гораздо большееНовый порог страдания, новый смертельный страх, ставший отныне неизменным спутником Поля. И с этим теперь приходилось уживаться.
В конце концов Поль намертво зажал оба запястья мужчины и, напрягая все силы, до упора всадил тонкое лезвие ему в живот — всадил медленно, ощущая, как жало проделывает свой путь, нанизывая на себя упругие скользкие кишки. Потом, вырвав стилет из живота смертельно раненного врага (вправду это было — или только казалось?), он снова и снова вонзал окровавленное лезвие — пока противник не рухнул под стол. Другого наемника Поль жутко измочалил здоровенным обломком черной статуи — а потом бесконечно долго наблюдал, как убийца корчится в агонии, размазывая по полу трепещущий мозг. Еще один с диким воплем падал, резко отброшенный от окна (Поль оскалился — клыкастое, злобное животное!), — падал, отчаянно барахтаясь, тяжело прорываясь сквозь листву. Но самым отвратительным в кровавой сцене была та безумная страсть, та дикость во взгляде Поля, с которой он провожал падающее тело, — навязчивое желание ощутить всю тяжесть этого падения. Очередной убийца подбирался к Полю с каким-то замысловатым оружием, которое уже и не вспомнить, — и Поль накинул парню на шею велосипедную цепь — тянул, что было силы, — звенья рвали кожу, вгрызаясь в мясо… а потом хлестал этой цепью бесчувственное тело — хлестал и хлестал, пока там не осталось ни капли жизни.
И так одного за другим. Всего тринадцать — и уже двоих этой ночью. А теперь номер четырнадцатый — симпатяга с приветливой улыбкой и кочергой от камина в умелых руках. Да, банда никогда не оставит Поля в покое. Он и убегал, и прятался, всеми силами стараясь избежать очередного убийства. Пытался хоть как-то скрыться — но его всегда находили- Ладно, поехали. Поль двинулся на парня, вырвал у него кочергу — и, резко замахнувшись, вонзил ее заостренный конец. Он успел разглядеть, куда именно вонзилось острие, когда одновременно зазвонили в дверь, и по телефону.
Какое-то визжащее мгновение чистого ужаса Поль плашмя лежал на спине. Другую сторону постели морщила лишь бороздка, проделанная судорожно отброшенной рукой, — ту самую другую сторону, когда-то облюбованную ЕЮ, а теперь занятую только сверкающими осколочками сна, что отлетели туда вместе с рукой и таяли на глазах.
Дверной колокольчик и телефонный звонок заливались тем временем нестройным дуэтом.
Заливались, спасая Поля от безобразного зрелища страшной раны на лице интеллигентного парня. Не иначе какие-то мелодичные спасители, призванные бдительным Богом, что всякий раз отмерял строго определенную дозу ужаса и скотства. Впрочем, Поль знал, что в следующий раз подберет нить сновидения там же, где и оставил. Хотелось бы надеяться, что удастся годик-другой воздержаться от сна — только бы не видеть, как именно погиб тот симпатичный парнишка. И в то же время Поль понимал всю неизбежность продолжения. Лежал и слушал, как надрываются телефон и колокольчик. Давал им привести себя в чувство — и одновременно боялся ответить на зов.
Наконец Поль перевернулся на живот и протянул руку в темноту. Сняв трубку, пробурчал: «Минутку, пожалуйста», — а потом резко сдернул с себя липкую от пота простыню, спустил ноги с кровати и ощупью, но довольно уверенно добрался до входной двери. Когда колокольчик снова занудил, Поль открыл дверь, но в мутном свете коридора сумел различить лишь темную фигуру, так и не опознав незваного гостя. Услышав голос, так ничего и не понял — только нетерпеливо пробубнил: «Да входите же, черт возьми, входите. Только дверь закройте». Потом вернулся к постели и взял оставленную на подушке телефонную трубку. Хорошенько откашлявшись, спросил:
— Да, слушаю, кто это?
— Привет, Поль. Клэр уже пришла? Она у тебя?
Поль принялся выковыривать скопившиеся в уголках глаз кристаллики соли, одновременно
