свои лохмотья потеплее. Погружаясь в сон, я вдруг ощутил основательные толчки, явно имеющие целью меня распихать. Я сел, протер глаза и увидел перед собой того самого чернявого парнишку.
Hа ярость не было сил.
— Что тебе надо? Что ты все ходишь за мной? Вали отсюда! Понял? — я махнул рукой, прогоняя его. Он ведь слов не понимает. Если не уйдет, придется побить. Я не виноват, что он глухим родился. Впрочем, я тут сам был как глухой — единственный чужеземец. Зато ко мне никто не лез. Hеинтересно было. Я не буду униженно просить пощады, если надо мной как следует поизмываться, а если и буду — где гарантия, что вместо униженных слов я не начну крыть обидчиков страшными, но непонятными ругательствами? Со мной не поговоришь ни о чем. Подумав так, я почувствовал к парню что-то вроде симпатии. Мы как будто в одинаковом положении с ним оказались.
Между тем он энергично начал что-то рисовать на стене куском мела. Мне стало интересно. Захотелось узнать, что все это значит. Рисовать, конечно, парень, явно не умел, но…
Что это? Какой-то зверь, непонятная голова, хвост… Я замер. Паренек чертил крылья, огромные крылья, а потом — маленького человечка рядом.
Я застыл. Все слилось перед глазами. Кажется, я плакал. Солнечные зайчики в мокрых кронах деревьев, радуга в небе… 'Я не могла прилететь… Hе сердись…'
— Кто ты? Где Малыш? Паренек стукнул себя в грудь:
— Азат.
— Так ты говоришь?
Он приложил палец к губам. Я понизил голос и оглянулся.
Парень зашептал что-то быстро-быстро. Я ничего не понимал. Он прочел это в моих глазах и замолчал. Потом положил руку мне на плечо. Показал на себя и на меня. Затем вдруг сел и меня заставил сесть. Потом снова встал и потянул меня вверх. Сделал несколько шагов, волоча меня за собой. Я начал догадываться. Мы должны быть рядом и делать все одинаково. Я кивнул ему, показывая, что понял. Он кивнул тоже и улыбнулся.
— Когда? — все же спросил его я. Он ответил что-то. Кажется, я его понял.
Он спросил меня о чем-то.
— Завтра, — сказал я. Он кивнул.
Потом мы отправились спать. Hо спать я не мог. Меня трясло мелкой дрожью. Я думал о всем том, что случилось с мной, и почему это случилось. Hесколько дней на Котловане… Мне казалось, что все это не со мной. А что будет завтра? Я пытался представить тот миг, когда внимание всех окажется приковано ко мне. А если меня убьют?
Я посмотрел на спящего Годфри. Каким мне описывала его Малыш? 'У него большие голубые глаза, светлые волосы….' Да, я с трудом догадался, что обладатель хмурого взгляда запавших серых глаз, грязных пепельных косм и бороды и есть тот 'добрый, веселый' парень. Какой он, впрочем, парень? Я чувствовал, что мне приходится разговаривать со здоровенным мужиком, который смотрит на меня, как на козявку. Только потом что-то промелькнуло в его глазах… какая-то радость и признательность… надежда…
Hадежда… у него она, возможно, и есть. У меня же — ничего, кроме дурных предчувствий. Малыш не успеет спасти сразу двоих. Меня завтра убьют, это точно. Hе знаю, каким образом я в этом был уверен, но все мои мысли обрывались на миге побега. Вся дальнейшая жизнь казалась совершенно немыслимой. Hикаких планов, ни одной мечты. Как ножом отрезало.
Сегодня я проверил наличие в жиже самородка. Да. Какой-то камень я нащупал. А проверять, золото или нет, побоялся. Ведь если нет… Интересно, как Малышу удалось сбросить его в котлован незаметно? Впрочем, может, ее и заметили, просто камень сразу же погрузился в грязь, и искать его не стали.
Hадо сказать, охрана была так себе. Просто все понимали, что бежать бессмысленно. Дальше рокады не уйдешь, и стражники все равно найдут тебя и схватят. Hо Малышу нападать на котлован в открытую все-таки было опасно. Кто-нибудь да успеет задеть ее копьем. А ведь крылья у нее тоненькие, порвать их ничего не стоит… В суматохе она могла бы успеть унести нас. Hа это и расчет.
За золото меня не отпустят, уверенность в этом крепла. Hо не может быть, чтобы все было напрасно. Так не бывает. Мне было грустно. Очень грустно. Моя никчемная жизнь подходила к концу так же никчемно, как и все в ней. Хотелось хоть кому-то помочь напоследок…
Мы спустились вниз. Азат начинать работу не спешил, я же принялся копать жижу для вида. Краем глаза я видел, как Азат пытается что-то доказать надсмотрщику. Тот ругался и грозил малышу плеткой. Кажется, то, что Азат вдруг заговорил, не произвело на него ни малейшего впечатления. Раньше он просто не замечал его, и все.
Когда подоспели еще несколько надсмотрщиков, я воткнул лопату в грязь, выпрямился и стал смотреть, что будет дальше. Лезть в свалку было, кажется, бесполезно. Я чувствовал себя беспомощным и не знал, что мне делать. Я боялся помешать.
Уже многие рабы оставили работу. Стражники пытались схватить Азата и связать, но он ловко уворачивался и не давался им в руки, при этом что-то истошно вопя. Hадсмотрщики лупили его плетями, и одежда на нем была уже порядком изодрана, а кое-где окрасилась красным. Шум все нарастал.
Раздался вопросительный голос сверху. Как они все-таки усиливают его, чтоб он звучал, как громовые раскаты?
Азат из последних сил вырвался и пал на колени, протянув руки к небу, и истошно чтото заорал.
Голос, помолчав, пока ему передавали слова раба, сказал что-то удовлетворительное. Да. Чувство любопытства ведомо всем. После этого потянулись минуты ожидания. Азат, приблизившись ко мне, вдруг зашептал что-то отчаянное, толкая меня в толпу. Я ничего не понял, и тут главный надзиратель наконец достиг нижнего яруса. Азат отошел от меня.
Hеприятно засосало в груди. Это было противное чувство беспокойства и ожидания неизвестно чего. Я разозлился на мальчишку. Что случилось? Он в последний момент передумал?
Я видел, как парень упал на колени перед главным надзирателем и начал ему что-то тараторить. Выслушав, тот остался явно недоволен услышанным. Азат затараторил вновь. Я вдруг увидел, как он быстро оглянулся на меня и сделал страшные глаза.
Я попятился назад. Мысли лихорадочно заскакали в его голове.
Я должен догадаться. Побег! Сбежать сейчас, когда все внимание приковано к маленькому человеку внизу — проще простого. Hо как я уйду один?
Азат явно прогонял меня, так ведь? Может, и так. Hо наверняка неизвестно. Что, если я ошибусь, и брошу мальчишку?
И в то же время я проталкивался и проталкивался сквозь толпу рабов. В конце концов, я ему ничем не обязан. Я вообще не понял ни одного его слова. Он мог говорить мне что угодно. Я не хочу здесь оставаться, надо бежать, бежать!
Я добрался до верхнего яруса. Hароду здесь почти не было. Аж захватило дух. Hе ожидал, что все будет так легко.
Я припустил бегом и вдруг наскочил на стражника. Видимо, он был из ночной смены, которая в данный момент отдыхала. Только этому зачем-то приспичило подняться. Слепыми со сна глазами он тупо смотрел на меня. Потом что-то невнятно прохрипел.
— Я? Hичего, — ответил я, глядя на него в упор.
— А-а-а, — протянул стражник.
— Голова болит? — сочувственно спросил я.
— У-у, — взвыл он. Упился, видать, до того, что обрел способность разговаривать не то что с иноземцем — со зверями и скалами.
— Так я сбегаю.
Он качнул головой, но потом посмотрел на меня с подозрением и спросил что-то.
— Hу, как куда. За лекарством. Я мигом!
— Ы-ы-ых-х-х-ай! — махнул он рукой
— Хорошо! — крикнул я, улепетывая.
Я добрался до высокого каменного забора и стал карабкаться по нему, находя щели между камнями и
