алчные сволочи; Ельцин – тупой маразматик, а Грачёв – его прихвостень; но Россия – страна Великая, и воевать за неё будем до последнего'.
– Вот у меня, дядя воевал в Афгане. И что он имеет? Если не считать двух ранений и контузии, то ничего. Ровно десять лет назад пришёл он из армии. Ему – тридцать. Ни квартиры, ни машины, ни хрена у него нет. А ведь обещали помочь. Да и помощь-то нужна мизерная, в основном – моральная. Ну и в санаторий какой съездить не помещало бы. Для восстановления организма. У него ведь, если дождь идёт, или снег, или град, ну, при перемене погодных условий, болит всё, ноет внутри. Кричит по ночам, на помощь зовёт. Нормальный он мужик, люблю я его. Когда трезвый – нормальный. А как выпьет, продыху нет. Никто не против алкоголя, в умеренных дозах даже, говорят, полезно. А он, по любому поводу водку жрёт. День ВДВ – он пьян, день автомобилиста – он пьян, день инженера подзаборных наук – он всё равно, пьян. Жена раз пять от него уходила, да возвращается, не хочет, чтоб сын без отца рос. Молодец-женщина, терпит. То, что дядька пьёт как скотина, я не одобряю. Он же мужик, десантник. Мужик должен держать себя в руках. При любых обстоятельствах. А он… Душа у него болит. Лечить его надо. Лечить. Показать, что он – нужен, что он – нужный нам человек. Лицом к нему повернуться, добрым словом помочь.
– Ходить, просить надо. Никто не придёт, не скажет: 'На, хлопец, съезди на море, подлечись!', в карман путёвку не положит. Сам, наверно, помощи не просит.
– Да ходил он и в военкомат, и в администрацию местную, и в больницу. Просил помочь с лечением. А там – все друг на друга ссылаются: 'Сходи сюда, сходи туда'. Походил он так, по кругу, да плюнул на всех.
– Пьёт?
– У-у, страшно.
– И так тяжело, а ты тут про своего дядю. Он, хоть, на войне выжил, и сейчас дома, на гражданке, а мы на войне – сейчас, и нам бы самим продержаться. Если тут не убьют, на гражданке, уверен, не затеряемся! – Сапог снял каску и простучал по ней какой-то латиноамериканский ритм.
– Это ты сейчас так говоришь. Посмотрим, как лет через пять запоёшь, когда и тебе по ночам одни духи будут сниться.
– Так это ж, политика всё, – покачал головой Виноград.
– В смысле?
– Сейчас стране нашей плохо. И ты, рядовой дебил, Сапог, стране своей в её трудную минуту помогаешь. Выполняешь свой долг! – последние слова Виноград произнёс торжественным голосом. – А когда тебе будет плохо, и ты страну о помощи попросишь – шиш ты её, помощь, получишь. Кончится война – и ты стране станешь не нужным. А когда ты осознаешь это, когда до твоей тупой башки дойдёт, что тебя использовали как пушечное мясо, как в жопе затычку, и ты попросишь чего-то взамен, да хотя бы туже грошовую путёвку в санаторий, хрен тебе страна даст, а не санаторий. Ты думаешь, кто-то из погибших здесь пацанов удостоиться памятника, или, думаешь, денег их мамам дадут? Ничего подобного не будет. По их словам, здесь даже войны нет! Нет войны! Мы не воюем! Так, что-то типа маневренных учений! А деньги они, мудаки кремлёвские, на себя потратят, на своё, потерянное в кабинетах власти, драгоценное здоровье. Не веришь?
– Мы же вроде за Родину воюем? – сконфузился Сапог.
– Родина? А что для тебя Родина? Деревня твоя? Или Москва? А ты в Москве-то был? Не был, конечно! А что, чеченцы деревне твоей угрожали, и ты сюда приехал по собственной воле, их агрессию отразить? Или министры местные, чеченские деньги с министрами московскими не поделили? А как же! Москва и Грозный бабки делят, нефть пилят, а вместо щепок – солдаты летят! Деревенские ребята со всех задворок России. Ну, помрём. И что? Ничего, нас Москве не жалко, нас мамки ещё нарожают, мы же не люди, так, мясо.
– Ё-моё, ты чего несёшь-то?
– А ты видел здесь хоть одного москвича? Видел какого-нибудь сына министра или генерала, внука профессора или дирижёра? Не видел? Потому что их здесь нет! Они в Москве! Они новый год отмечают, с бабами обнимаются! Им до нас – посрать! Они, типа, элита! А мы здесь, потому, как мы дети рабочих и крестьян! И армия наша, как была, так и осталась, рабоче-крестьянской!
Ты думаешь, что они, москали холёные, победить хотят этого несчастного Дудаева?
– А чё? – Сапог, изображая поиски смысла жизни, сморщил лоб и одел каску. – Как так? Разве не хотят?
– Да он сам, Дудаев, бедолага, – жертва политических игр Москвы! Я думаю, пацаны, если бы Ельцин хотел победить Дудаева, мы бы здесь сейчас не сидели.
– А где бы мы сидели? – Сапог снова снял каску и помассировал затылок. – Где?
– Дома!
– Как это, дома?
– Если бы Москва хотела победить Грозный, она бы просто дала 24 часа ультиматума для разоружения. А по истечении времени, в случае отказа сложить оружие, применила бы ракеты. Сравняла бы этот сраный город с землёй. Бумс ракетой! Представляете? Прошло полчаса, а война уже кончилась, Москва победила, и у нас потерь нет, и Ельцин – герой Советского Союза, а мятежный бандит Дудаев пал. Всё!
– Ну, ты и завернул.
– А мне кажется, ты прав! – сказал своё веское слово Сосед. – Если мы тут и выживем, о нас потом никто не позаботиться. Кинут на произвол судьбы, как кинули афганцев. Скажут: 'Мы вас туда не посылали', и делу конец. Скажут: 'Лечите ваши раны сами, это же ваши раны, а не наши, вот и лечитесь, а мы, как-нибудь, и без вас теперь проживём.' Так и будет. Солдат нужен только во время войны, а после войны нужен строитель, врач, учитель, но только не солдат. С окончанием войны кончиться наше время. О нас сразу забудут, похоронят живыми. Так и будет.
– А прикиньте, пацаны, – Сапог, осенённый мудрой мыслью, аж вскочил. – Получается, если твой дядя – афганец, то мы кто, чеченцы!? Это значит, меня что, потом всю жизнь чеченцем будут называть. Ни хера себе, я – чеченец! Сапог – чеченец!
– Тихо ты, сядь!
– Чё вскочил? Не ори! Придурок!
– Ай, блин, как всегда, мне и слова молвить нельзя, – деланно надул щёки Сапог, но, оглянувшись по сторонам, сел.
– Вот увидите, мужики, вы ещё вспомните, как Виноград вас жить учил, – продолжал свою сагу Виноград, – но поздно будет. Хорошая мысля – приходит опосля! Зря мы сюда приехали. Грязное это дело – война. Нехорошее. Ведь и жалеть их, сук, нельзя. Вот и вчера, когда пацана малого с гранатами поймали, наши деды хотели его отпустить. А я им и говорю: 'Сегодня отпустишь, по доброте душевной, пацана, а завтра он придёт и захерачит в спину гранатой', и убил его. Сам убил мелкого. Убил, потому что он – враг. И он пришёл убивать нас. Независимо от нашего возраста, он бы подорвал нас всех, не задумываясь и не каясь. Война – это такое дело, когда либо ты его, либо он тебя. Ничьей на поле боя быть не может. Один умрёт, один будет жить. Это у политиков, при дележе финансовых средств, может возникнуть выгода ничейного результата, вот они и придумывают всякие перемирия и прекращения огня. А в дуэли, в период схватки, ничья не возможна. И если Ельцин вдруг остановит войну и заключит с чеченами мир, всё, считайте нас подставили, предали. Значит, все погибшие и покалеченные за эти страшные дни – дань неуёмных политических амбиций. Очередная игра власти. Афёра. Аукцион по продаже вооружений…
Эта война, она ещё многому нас научит. И страну, и народ, и армию научит. Но научит-то на крови, на нашей с вами крови. Потом, через какое-то время, все сделают свои выводы, все, кроме Кремля. Усман, вот твоей БМП сколько лет?
– Старьё! Да она, поди, списана, лет сто назад! Бедный Сосед, как он мучается с нашей бэхой, всё время что-то исправляет, ремонтирует, налаживает, ковыряет. С другим водилой она бы и с места не сдвинулась. Ладно, Сосед – клёвый механик, а то я не знаю, как бы мы ездили! – я братски похлопал Соседа по плечу.
– Вот оно! Ельцин тратит деньги на фейерверки и праздничные столы! По случаю рождества, наверняка закатят банкет в Большом Кремлёвском зале, кучу бабок прожрут, пропьют и просрут.
– Точно!
– А могли бы купить новую бэшку и подогнать тебе. На мол, Усман, тебе технику в отличном состоянии, не волнуйся, ничего не полетит, не сломается, трать время только на уничтожение противника. Воюй на
