Убить.
Она быстро перевела взгляд наверх.
Серебристые глаза ждали, когда она посмотрит на него.
Желудок Виктории сжался.
От голода, сказала она себе.
И знала, что солгала.
Она боялась.
Но не могла позволить себе бояться.
— Вы предложили две тысячи фунтов за мою девственность, — сказала она прямо.
— Я предложил две тысячи фунтов, — безучастно согласился он с невозмутимым взглядом серебристых глаз.
Она промолчала.
— У меня нет опыта в этих делах. — Она сжала вязанный шерстяной ридикюль; её безымянный палец скользнул по распущенной изнаночной вязке. — Как вы намерены расплатиться со мной?
— Как вам будет угодно, мадемуазель.
Официант, который провожал её к мужчине, стоящему позади стола с чёрно-мраморной столешницей, называл ее мадемуазель. Он говорил с безошибочно французским акцентом.
Мужчина, который предложил сто пять, а потом одну тысячу фунтов, тоже называл ее мадемуазель. Он говорил с безошибочно английским акцентом.
Как и этот мужчина.
Навязчивая потребность узнать национальность человека, который возьмёт её невинность, охватила Викторию.
Она подавила её.
Проститутки не задавали вопросов своим клиентам. А судя по её поведению этой ночью, она покинула ряды безработных гувернанток и стала проституткой.
Она неторопливо подняла руки и откинула капюшон.
Воздух наполнился электрическими разрядами.
Виктория застыла с приподнятыми руками.
Мизинец мужчины, который до этого касался белого шелка, теперь был полностью скрыт под ним.
Она не видела, чтобы он перемещался, но свидетельства движения были налицо.
— Снимите плащ.
Голос, отдавший приказ, был холодным и резким.
Её пристальный взгляд сосредоточился на нём.
Его лицо и глаза не таили в себе желания.
Последние шесть месяцев научили Викторию, что мужчинам не обязательно испытывать желание к женщине для того, чтобы обладать ею. Некоторые мужчины получали удовольствие от власти, в то время как другие — от боли.
Испарина выступила под её грудями, потом стекая по животу.
А от чего получал удовольствие этот мужчина, — задалась она вопросом, — от власти… или боли?
Почему мужчина — который, безусловно, может заполучить любого, кого ни пожелает, — платит две тысячи фунтов за девственность женщины?
Пристальный серебряный взгляд не дрогнул; длинные, бледные пальцы не отодвинулись от шелковой ткани.
Скоро он прикоснется к ней этими пальцами, подумала Виктория с растущим чувством нереальности происходящего. Он будет мять ее груди и исследовать ее вульву.
Или, возможно, нет.
Возможно, он возьмёт её стоя, прислонив к стене или нагнув над мраморным столом, без предварительных поцелуев. Без нежности. И единственной точкой соприкосновения будут их половые органы.
Женщина внутри Виктории с воплями молила о побеге.
Внутреннее здравомыслие предупреждало, чтобы она никуда не бежала.
Тлеющие угли вспыхнули, подтверждая её решение.
Чтобы ни произошло этой ночью с этим мужчиной, это
Она не отступит.
Она неуклюже расстегнула деревянные пуговицы на шерстяном плаще, твёрдо и решительно сжав губы от принятого решения. Ридикюль покачивался. Выпростав левую руку, она перехватила сумочку и скользящим движением спустила плащ с правого плеча. Осторожно повесила изъеденную молью шерстяную ткань на согнутую в локте левую руку, как будто эта одежда имела какую-то ценность.
Это было не так.
За последние шесть месяцев она продала все, что имела.
И этого
Мужчина с серебристыми глазами мельком взглянул на подол её коричневого шерстяного платья. Темные ресницы отбрасывали ещё более темные тени на щеки.
Она знала, что он видел.
Подол юбки облепливал ее ноги. Виктория продала свой турнюр два месяца тому назад.
Он медленно поднял веки — его лицо было словно ничего не выражающая алебастровая маска.
Виктория видела себя его глазами. Ее лицо было изможденно холодом, страхом и голодом, темно- коричневые волосы были тусклыми от мытья без мыла в ледяной воде.
Она не была красивой, но она и не предлагала ему красоту; она предложила ему свою девственность.
Виктория распрямила плечи.
— Как вас зовут, мадемуазель? — спросил он приятным ровным голосом. Как будто они встретились на балу, а не в заведении с плохой репутацией.
Различные имена всплыли в сознании Виктории: Частити,[6] Пруденс.[7]
Ни одно из них не было уместно.
Целомудренная благоразумная женщина не оказалась бы сейчас в столь затруднительном положении.
— Мэри, — солгала она.
И знала, что ему известно о том, что она соврала.
— Положите плащ и сумочку на кресло.
Виктория прикусила губы, чтобы подавить поднимающуюся волну гнева. Он еще мог отвергнуть её, этот элегантный мужчина, окруженный красотой и комфортом. И ни разу бы не задумался о том аде, в который повергнет её его отказ.
Слева от неё, на стене, отражали золотистый свет переплетённые в тисненую кожу книги. Сверху — хрустальная люстра излучала тепло. А справа, в камине из чёрного мрамора, в причудливом танце соединялись синие и оранжевые языки пламени.
На одно ослепляющее мгновение она возненавидела светловолосого мужчину с серебристыми глазами за его пол и богатство, которым он обладал. Она была вынуждена сделать
Виктория шагнула вперед и повесила шерстяной изношенный плащ на спинку голубого кожаного кресла — единственную защитную преграду. Неохотно она положила ридикюль на сидение, высмеивая своё нежелание расставаться с ним. Единственной ценной вещью, которая осталась у нее, была девственная
