обыкновению обе ладони к животу, низенько кланялся, брал ноты и шел домой, очень довольный ласкою и милостями г. Сабанеева. При всем том, он сумел-таки насолить себе. Ни с того ни с сего связался он с Аникою Федорычем Громиловым, известным трагиком и еще более известным пьянчужкой. Сам нечистый, казалось, завидуя его счастью, натолкнул его на этого бесшабашного человека. Уж одно то, что дурной пример пагубно действовал на старика; но, приняв еще в расчет его робость и слабость, сообщество с Громиловым легко могло погубить окончательно капельмейстера. Дело шло, однакож, до сих пор довольно ладно; Николай Платоныч глядел на проказы капельмейстера сквозь пальцы. Сусликов был счастлив и доволен и, вероятно, прожил бы в таком завидном состоянии до глубочайшей старости, если б не случилось одного обстоятельства, которое сразу подкосило все его существование.
IV
Приближаясь к дому, серенькой лачужке о двух окнах и крылечке, выглядывающих на улицу и пятившихся недоброжелательно друг от друга, Сусликов вытянул вперед шею и, повернувшись несколько бочком, стал прислушиваться; таким образом добрался он до самых окон, осторожно заглянул в каждое из них и, наконец, юркнул в сени. Повсюду царствовала мертвая тишина, прерываемая только жужжанием мух. Сусликов бодро вступил в следующую комнату, но в ту же минуту отшатнулся в угол и стал как вкопанный: на постели, заваленной пуховиками и перинами, лежала Арина Минаевна. Огромное ее туловище, закутанное в черный коленкоровый капот, почти исчезало в перинах; одни лишь ноги, запрятанные в серые шерстяные чулки, да голова с черными встрепанными волосами, прикрытыми черным же чепчиком, выглядывали наружу. В комнате стояла жара нестерпимая: два окна на двор были заколочены наглухо, несмотря на знойное лето. Арина Минаевна тяжело дышала, и по широкому красному лицу ее струились ручьи, как по самовару, когда утекает кипящая в нем вода. Семен Игнатьич вскоре, однакож, оправился; подогнув колени и съежившись в три погибели, он начал подбираться на цыпочках к двери, останавливаясь при каждом скрипе и шорохе и не упуская из виду несметных полчищ мух, осаждавших лицо Арины Минаевны так же усердно, как морские птицы спинку кита, случайно высунувшуюся из воды. Сусликов пробрался, наконец, в кухню; но тут он уже смелее подошел к сундуку, на котором спала кухарка.
- Дарыошка, Дарьюшка, - шептал Сусликов, толкая ее легонько под бок, - вставай, голубушка... вставай!..
- Асинька?.. о! о! о!.. а! да это ты, кормилец, - вымолвила Дарья, сбрасывая босые ноги на пол и принимаясь тереть глаза, или 'кукситься', как выражаются в простонародье, - ах мой касатик, рожоный ты мой, что ж тебе, чай, покушать небось надыть?..
- Да, Дарьюшка... я нынче еще не обедал... поесть бы маленько чего-нибудь...
- Ох ты, болезный ты мой, умаялся, чай, на службе-то на своей... что ж бы тебе такого... Арина-то Минаевна почитай что сама все поела... уж так-то, касатик ты мой, осерчала сегодня.
Сусликов проворно оглянулся назад.
- А мне бы чего-нибудь кисленького... - вымолвил он, бросая еще раз украдкою глаза к двери.
- Ох ты, рожоный ты мой... да кисленького-то, кажись, у нас нетути... киселику нынче не готовили, а вот огурчики соленые да похлебочка осталась... покушай на здоровье.
- Ничего, Дарьюшка, ты только потихонечку; все равно, дай хоть солененького... да только потихохоньку, не буди...
- Ох ты, рожоный, ненаглядный ты мой, - твердила Дарья, роясь в темном шкапу, наполненном мухами, как улей пчелами. - А вот и пирожка с капусткой нашла... сейчас соберу на стол. Ты, чай, здесь в кухоньке покушаешь?..
- Здесь, все равно, - сказал Сусликов, снимая сюртук и усаживаясь к окну против березового дощатого стола.
Нужно заметить, что хозяйственная часть в доме Сусликова находилась в крайнем запустении и беспорядке. Арина Минаевна, проживавшая день-деньской у благодетельниц или бегавшая по делам сватовства, не имела времени заняться этим предметом. Все было поручено старой Дарье, простой деревенской бабусе, поступившей к ней в батрачки за два с полтиной в год и спавшей решительно с утра до вечера на своем сундуке.
- Рожоный ты мой, да ты хошь пирожка-то еще прикушай, - говорила Дарья, нарезывая ломоть за ломтем, - чай, голоден, болезный ты мой...
- Нет, спасибо, а вот кабы теперь кваску бы, Дарьюшка, - произнес Сусликов, когда все уже исчезло со стола (старик любил плотно покушать), и он уже готовился снять очки, чтобы всхрапнуть часочек, как вдруг в соседней комнате послышался громкий кашель и вслед за тем раздались по всему дому шаги Арины Минаевны. Дарья и Сусликов заметались как угорелые; последний кинулся к двери, но в ту самую минуту на пороге показалась Арина Минаевна, и он остался пригвожденным к полу, с открытым ртом, в котором виднелся еще кусок пирога.
- Что вы здесь делаете, а? - прохрипела Арина Минаевна, быстро окидывая заспанными глазами кухню. - Где ты по ею пору шлялся, а? - присовокупила она, мгновенно обращаясь к мужу и сердито хмуря густые с проседью брови.
- Ей-богу... а вот же ей-богу... Арина Минаевна, был на репетиции... - отвечал Сусликов с уверенностию, разводя руками, но так однакож, чтобы, в случае надобности, защитить ими свою лысину.
- Врешь, врешь, - круто перебила жена, - я давно встретила этого поганца Горковенку... ты опять шлялся, а? - прибавила она, делая шаг вперед.
- Уж я ли, я ли шляюсь, Арина Минаевна, - произнес Сусликов, забиваясь в угол и стараясь принять вид самого ничтожного, незначительного существа.
- Опять ты у меня по трактирам пошел! - продолжала Арина Минаевна. - Погоди же, разбойник ты этакой... вот я тебе покажу...
- А вот же, ей-богу, не был... ей-богу, - сказал супруг, высовываясь из угла, - отсохни руки и ноги, коли был... Грешно тебе, Арина Минаевна, бога ты не боишься... (Тут Сусликов быстро подогнул колени, прикрыл лысину обеими руками и окончательно исчез за душегрейкою Дарьи, болтавшеюся на гвоздике.)
- Уж попадись только в руки этот плут Громилов, окаянный, разбойник этакой... я ему покажу, как подбивать людей да водить по трактирам!..
- Ей-богу, Арина Минаевна, не был, - повторял Сусликов, высовывая опять голову, - маковой росинки во рту не было...
Арина Миняевна была в тот день очень не в духе. Во-первых, купец Рыжиков, которому она сватала дочь купца Севрюгина, повздорил с отцом невесты за роспись приданого, требуя от него настоятельно лисьей шубы, означенной в росписи и от которой Севрюгин начинал отнекиваться, - свадьба разошлась и, следовательно, труды свахи пропали задаром; во-вторых, Арина Минаевна, забежавшая после такой неудачи к одной молоденькой даме, провела битых три часа, восхищаясь ее красотою и платьем, только что принесенным от г-жи Трутру для бала, назначенного в честь гостя Кулындиных, не получив за то ровно никакого вознаграждения. Арина Минаевна осталась без гроша, и это обстоятельство тем более возбуждало в ней желчь, что до получения мужнина жалованья надо было ждать целый месяц. Куда девала Арина Минаевна столько денег, неизвестно. Не знаю также, до чего возросло бы неудовольствие грозной супруги, если бы не раздался в сенях стук и вслед за ним не послышался голос: 'Кто здесь?.. дома, что ли?..'
В дверях показалась долговязая фигура с серыми глазами, в серой фуражке и серой ливрейной шинели с красным стоячим воротником и такими же красными полосами на капюшоне.
- Чего вам надо? - спросила наотрез Арина Минаевна.
- А надо, что Алкивиад Степаныч Кулындин требует к себе музыканта, что при театре.
- Зачем?
- Вот еще зачем? а я почему знаю, зачем? требует, приказал позвать, то есть чтоб сейчас же шел, нужно оченно скоро...
- Скажите, батюшка, сию мол минуту придет, - отвечала Арина Минаевна, бросаясь впопыхах к мужу, -
