Свой печальный рассказ Шамо закончил лишь под утро. Уже посветлело небо и задрожали в мерцании звезды. Мы шли с Аббасом по спящему городу молча. О чем говорить? Сердца наши пылали гневом. Мы потеряли верных сынов иранского народа, пламенных борцов за его свободу и счастье.
В тот же день я обо всем, что рассказал нам Шамо, доложил Арефу. Учитель почтил память павших героев минутой молчания, а затем, глубоко вздохнув, сказал:
— И все-таки враг бессилен. От бессилия и трусости он идет на подлости и преступления. Но за каждую каплю крови честных людей враги жестоко поплатятся. Сегодня же, Гусейнкули-хан, тебе необходимо сходить к Фейзма-меду. Ты запомнил дорогу, по которой мы шли?
— Все запомнил.
— Так вот, передай ему, что я попросил узнать: куда дели палачи тела казненных? Пусть даст ребятам такое поручение.
— Слушаюсь, дорогой учитель!
Мы с Рамо зашли в ресторан. Иногда позволяем себе такую роскошь.
Рамо ведет переговоры с услужливым официантом, а я тем временем рассеянным взором окидываю утонувший в сизом табачном дыму зал. Народу много — свободных мест почти нет, и поэтому знакомое лицо отыскать не так-то легко. Но все-таки можно. Вдруг я заметил: человек с тонкими усиками, что сидит в дальнем конце зала, уголками рта улыбнулся мне и глазами указал на дверь. Это — Курбан Нияз — связной Фейзмамеда.
— Нашел пропажу?— лукаво спросил меня Рамо, когда официант, приняв заказ, ушел.
— Здесь...
В это время тонкие усики медленно направились к выходу. Я — тоже.
У подъезда Курбан Нияз чуть замедлил шаги и, глядя куда-то в сторону, тихо, но внятно сказал:
— Их привезли в Мешхед. Но где похоронили, пока не знаем. Постараемся узнать. Сообщим. Всего вам доброго!
Он ушел, а я возвратился к Рамо.
— Сказал?— нетерпеливо спросил меня друг.
— Он не знает точного места. Но где-то в Мешхеде...
В ресторане стоит монотонный гул. Все говорят в полголоса, общий говор сливается в сплошной рокот, в котором трудно уловить хотя бы слово.
Но вот совсем рядом и довольно громко двое молодых парней ведут разговор:
— Ты читал листовку?
— О Ходоу-Сердаре?
— Да.
— Читал.
— Мерзавцы! Они убивают лучших людей Ирана.
— С огнем играют, негодяи.
Разговор парней означает многое. Власти растеряны.
Губернатор Хорасана в тревоге Теперь нашему эскадрону «Молния» поручена постоянная охрана Кавам-эс-Салтане. Мы находимся в его резиденции. Сам правитель часами говорит по телефону: с Тегераном и английским консульством.
По улицам Мешхеда разъезжают всадники в полицейской форме.
Вечером Аббас принес свежий номер газеты «Бахар». В нем разоблачается провокационная, предательская деятельность каджарской династии и колонизаторские, захватнические цели англичан в Иране.
Газета призывает к борьбе и утверждает, что армия Таги-хана готова к походу против англичан и угнетателей трудового народа. Но готова ли она на самом деле?
Вот уже несколько дней в Мешхеде только и разговоров, что об опере «Родина-мать». Либретто для нее написал известный иранский поэт-революционер Джалал-ал-Мулк-Ешги. Поставлена опера по инициативе Таги-хана. Весь третий эскадрон сегодня отправился на спектакль. Мы с Аббасом сидим в театре вместе, недалеко от полковника Бехадера и генерала Таги-хана. Рядом с Таги-ханом мой друг Аскер. Он уже видел меня в фойе.
— Чего не появляешься?— запросто спрашивает меня адъютант генерала.
— Все некогда, дорогой Аскер. Наступили горячие дни.
— Знаю. А все же заглянуть надо. Мама обижается.
— Зайду. Передай Гульчехре-ханым большущий привет и тысячу извинений.
— Передам. Заходи!..— Аскер приветливо помахал нам рукой.
...Медленно открывается занавес. На сцене с изображением поля — ни души. А в самом центре печального, пустынного поля виден могильный холм. В зале воцаряется гробовая тишина. Она длится несколько минут. И вдруг грянул отдаленный артиллерийский залп. Из могилы встает, укутанный с головы до ног белым саваном, скелет...
Верхний угол савана чуть приоткрыт, и зрители с ужасом увидели череп седой женщины.
— Эй, люди!— от звука ее голоса колючие мурашки бегут по коже.— Скажите мне, что стало с Ираном?! В мое время Иран напоминал рай. От врагов и чужеземных захватчиков его защищали легендарные Кейхосров, Кейгу-бад, Дара и кузнец Кава. Таким был Иран! А вот каким он стал!— послышался зловещий сухой звон костей.
Одна за другой сменяются картины на сцене. Зритель видит край изобилия, несметных богатств и неописуемых красот. А через минуту его взору предстают нищета, убогость, разорение и жуткая бедность. Каждый из нас узнает в этих картинах свою родину — Иран.
А голос со сцены продолжает потрясать сердца зрителей.
— Живы ли вы, богатыри земли Иранской? Слышите ли вы стоны и плач родного народа? До каких пор вы будете позволять заморским сапогам топтать священную землю ваших предков?!
Зал аплодирует. Зал негодует. Зрители бушуют и, наконец, рвутся в бой.
— Англичане! Вон из Ирана!— кто-то кричит, заглушая гром аплодисментов.
— Иран — иранцам!
— Смерть подлым наемникам англичан!
Мы с Аскером обмениваемся взглядами: спектакль поднимает патриотический дух народа, зовет к борьбе.
— Вот взбесится Кавам-эс-Салтане,— шепчет мне Аббас.
— Если узнает!..
Губернатор, конечно, про все узнал, и уже на следующий день «Родина-мать» была запрещена. И все же постановка сделала свое дело, всколыхнула народ, заронила опасную искру.
Не дремали в эти дни и англичане. Они понимали, что стоят у пропасти и вот-вот получат смертельный удар. Спасаясь, они хватаются за соломинку.
— Господин ождан!— Как-то обратился ко мне Рамо. Вытянулся по стойке «смирно».— Разрешите обратиться?..
— Не дури,— говорю я ему, так как поблизости нет посторонних, и эта процедура совсем не обязательна.— Говори, что у тебя!
— Гусейнкули-хан, я только что из города,— лицо друга посерьезнело,— бродил по улицам и базарам. Слышал очень интересную песню дервиша...
— Чем хотел удивить, — отмахнулся я от него.
— Нет, ты не маши! Песня и в самом деле интересная.
— Не мели чепуху, Рамо.
— Это не чепуха. Мамед-Али-дервиш поет не о загробной жизни и обращается не к аллаху и пророкам...
В конце концов Рамо уговорил меня на часок выйти в город, послушать необычного дервиша. Мамед- Али мы повстречали на одной из самых многолюдных в этот предзакатный час площадей Мешхеда. Нищий медленно брел в толпе и пел надсадным, резким голосом:
— Люди Ирана, вы ничего не знаете, что творится в этом мире! Откройте глаза, очнитесь и посмотрите вокруг себя! Эй, господа! Эй, знатные порядочные люди! Послушайте! Вас ожидают большие
