Я молча повиновался.
Вообще–то за долгие годы нашей совместной работы у меня не один раз возникала мысль, что, мол, вот, наконец–то шеф, как и положено гению, сошел с ума, но всякий раз развитие событий доказывало мою неправоту. И я привык выполнять любое его поручение беспрекословно, каким бы идиотским, на первый взгляд, оно не казалось. Я уже знал, что за внешней нелепостью обязательно кроется некое рациональное зерно, понимание которого мне временно недоступно. Ну, что поделаешь, из нас двоих гений именно он, а не я. Я всего лишь исполнитель.
Поэтому я просто спустился в подвал и извлек из кладовки (слава богу, не той, в которой произошло убийство), флаг. Фриц вывешивал его на крыше нашего особняка 4 июля и в День Благодарения. Войдя в кабинет с развернутым стягом на плече, я вытянулся перед Ниро во фрунт и отрапортовал:
— Приказание выполнено, сэр! Дальнейшие указания?
— Вольно, Арчи. Дело в том, что вскоре должны прибыть гости. Два джентльмена прибудут на красном «мустанге», и еще один на зеленом «шевроле». Со всеми договорено, что они узнают мой дом по следующему признаку: на крыльце будет стоять человек и размахивать флагом. Вот ты, Арчи, этим и займешься. Иди. Да, и пришли сюда Стеббинса, нечего ему там торчать…
Я молча повиновался.
На крыльце меня ждало новое потрясение. Ну, во–первых, шел дождь. Но не простой, а так называемый «слепой», когда ярко светит солнце. Я поднял голову. Справа, со стороны океана, на Лонг– Айленд надвигалась густая, плотная, черная туча, прорезаемая огненными нитями молний. Она заняла уже полнеба. Левая половина сияла чистейшей голубизной. За моей спиной припекало солнце, а перед мной над черепичными, островерхими крышами старинных особняков и кронами старых вязов, кленов и каштанов безмятежно простерлась радуга. А во–вторых, перед домом стояла толпа из нескольких сот, если не тысяч человек. Не знаю, когда и зачем собрались здесь эти люди, но они стояли совершенно неподвижно, разбившись на кучки по пять–десять человек, и молча смотрели на наше крыльцо сквозь подсвеченные солнечными золотом дождевые струи. Я обвел толпу взглядом и понял, что большая часть присутствующих мне знакома. Я знал, что если задержу взгляд на любом из них больше, чем на секунду, то моя тренированная память профессионала тут же начнет выдавать информацию: имя, фамилия, профессия, где и когда, при каких обстоятельствах… Но я этого не делал, ибо в каждой кучке было два–три человека, внешне ничем не отличающихся ото всех остальных, но один только взгляд на которых повергал меня в ужас. Мне даже показалось, что боковым, периферийным зрением я улавливаю над их головами какие–то черные, как бы дымчатые столбы, уходящие в небо. В ближайшей к крыльцу группе это была молодая девушка, которую я точно знал, но одна только мысль о том, чтобы вспомнить ее имя, вызвала у меня ощущение ледяной пустоты внизу живота. Я перевел взгляд на Перли Стеббинса, на его бледное лицо и бегающие глаза, и понял, что он перепуган до смерти.
— Идите в дом, сержант, — сказал я.
Оказалось, что даже таким животным не чужды человеческие чувства. Видели бы вы исполненный благодарности взгляд, которым он одарил меня, прежде чем юркнуть в дверь.
Я развернул знамя и принялся размахивать им, стараясь не глядеть на неподвижную молчащую толпу. Чувствовал я себя при этом полнейшим идиотом. К счастью, красный «мустанг» приехал довольно быстро. Два вышедших из него джентльмена вызывали античные ассоциации. Стройный, как Аполлон, мужчина с карими глазами, смуглой кожей и вьющимися волосами назвался Лучано Пачифико и оказался диетологом. Второй, нордического типа блондин, смахивающий на Геркулеса, был, конечно же, спецом по бодибилдингу. Он представился, как Свен Андерсен. Я обменялся с ними рукопожатиями и предложил пройти в дом, там, мол, вас встретят. Сам же продолжил свои эволюции со стягом, пока не дождался появления зеленого «шевроле». Из машины вылез негр в ослепительно белом костюме и черной водолазке, с бритым наголо черепом и аккуратной седой бородой. Негр поднялся на крыльцо, сотворил намаз и представился как Зун– н–Нун аль–Мухасиби, муфтий мусульманской общины города Нью–Йорка. Надеюсь, я достаточно хорошо владею своими лицевыми мускулами, чтобы дать высокому гостю понять, что для нас прием духовных лиц такого ранга — дело обыденное и даже в чем–то плевое. Что папа римский, что далай–лама, нам все едино…
Я свернул флаг, и мы прошли в гостиную, где слонялся без дела сержант Стеббинс, а Вулф совещался с Фрицем. Я уловил несколько фраз типа: «… шаш–кебаб из козленка… цыпленок маренго… филадельфийские омары… петрушка завяла, попробуем лук… устрицы… индюшка на вертеле… да, побольше перца… висконсийский сыр… черепаховый суп по–мэрилендски… херес…», которые сразу напомнили мне, что время ленча мы уже пропустили. Я покашлял, чтобы привлечь внимание. Вулф обернулся, увидел муфтия и с неожиданной от такой туши грацией поспешил к нам. Меня всегда поражала способность шефа двигаться, если нужно, легко и бесшумно. Со светским изяществом Вулф провел ритуал знакомства, затем, взглянув на Фрица, извинился перед гостем — мол, что поделаешь, дела, дела… и выразительно посмотрел на меня, явно перекладывая на мои плечи заботу о развлечении Зун–н–Нуна на ближайшее время. Я понял и, поставив флаг к стене, учтивым жестом пригласил муфтия в кабинет…
… переступив порог которого, мы оба остановились с раскрытыми ртами.
Дело, конечно, заключалось не в том, что сюда уже перетащили большой стол из столовой и поставили встык со столом Вулфа, образовав большую букву «Т». И не в том, что столы уже были покрыты скатертью и на них расставлены были всевозможные напитки и холодные закуски. И даже не в том — хотя мне это и не понравилось — что Лили напропалую, самозабвенно флиртовала с Аполлоном и Геркулесом из оздоровительного центра и при этом явно мучилась вопросом, кого из них предпочесть.
Нет, дело было в том, что в кабинет перекочевали из оранжереи все 10000 орхидей. Горшки с цветами стояли вдоль стен, на всех полках и подоконниках, на сейфе и на моем рабочем столе. Менее ценные сорта были попросту срезаны и разбросаны по полу. В глазах рябило от ярких пятен. Зелень, белизна и золото мильтоний соседствовали с бледной лиловостью гибридной Ванды. Крапчатый фаленопсис Стюарта с лепестками, напоминающими шкуру леопарда, бросал вызов развратно–эротической Вуилстекеаре, бахромчатые каттлеи контрастировали со скромными аскофинетиями. На столе самого Вулфа царила роскошная одонтоглоссум гранде, похожая на семейство кораллов. Ее шафранного цвета трубчатые образования разделялись золотыми кольцами, а плоские и широкие лепестки отливали нежной голубизной. Воздух был насыщен пряным ароматом тропических джунглей. Единственным знакомым благовонием в этом головокружительном коктейле был запах ванили.
Да, подобного урона оранжерея Вулфа не испытывала с 1950 года, когда парни Арнольда Зека обстреляли наш дом из автоматов и ручных пулеметов Томпсона. Стрельба велась не на поражение, а с педагогической целью — чтобы преподать нам урок. Гангстеры, палившие с крыши здания через дорогу, особенно в охотку били по оранжерее. Должно быть, звон бьющегося стекла возвращал их в счастливые годы детства.
Опомнившись, я усадил гостя в кресло. Но все же я пребывал еще в некотором обалдении, поскольку попытался угостить муфтия виски. Только увидев вежливую, понимающую улыбку, сообразил, в чем дело, и заменил спиртное стаканом апельсинового сока. Тему для светской беседы подсказал очередной подземный толчок, от которого зазвенели бутылки и посуда на столах. Народ, как–то совершенно незаметно и естественно сгрудившийся вокруг нас с Зун–н–Нуном, принялся строить догадки: землетрясение? земляные работы? может быть, прокладывают новую линию метро?.. Кто–то догадался включить телевизор. Передавали новости, но про толчки ничего не говорили. Зато пошел сюжет с какого–то нью–йоркского кладбища. Нам показали опрокинутый памятник, разрытую пустую могилу. Диктор с негодованием говорил об эпидемии вандализма, поразившей город. Оказывается, почти на всех городских кладбищах можно обнаружить от одной до нескольких разоренных таким вот образом последних приютов. Новость произвела на всех нас неприятно впечатление, и «ящик» выключили.
К счастью, в это время из кухни вернулся Ниро Вулф и предложил всем гостям занять место за столом, заявив, что готов дать окончательное объяснение.
При этих словах инспектор Кремер, утешавший в углу убитого горем садовника Хорстмана, потрясенного разгромом своего хозяйства, повернул голову и снова стал привычным инспектором Кремером — тупицей и хамом.
— Давно пора, Вулф! — рявкнул он.
Вулф ухмыльнулся и опустился в свое огромное кресло, увенчав, таким образом, перекладину буквы
