больше и позволяли. «Положено директору, тем более детского учреждения, увлекаться маленькими девочками – ну положено, что ты тут поделаешь? Был бы директором ресторана, был бы раскормленным боровом, лапал бы официанток, – считал Федор Степанович. – Статусу надо соответствовать». Он раньше и работал директором небольшой туристической фирмы, чтобы опять же – по халявным турам от держателей отелей мотаться. Но как – то его один из немногочисленных туристов попал в автокатастрофу, Федор Степанович отказался платить страховку, его жестоко прессанули – отобрали бизнес (да что там отбирать!), квартиру (однокомнатная) и за все еще оставшиеся не выплаченные долги он и попал на работу в Синдикат: «На нас будешь батрачить. Кто ты там, менеджер? Вот и будешь менеджерить». Уже три года Федор Степанович сидел на всем готовом, ничего своего не имел, но при этом жил хорошо, на съемных хазах, на казенных харчах, то в одном городе лесопилкой заведует, то в другом – автобазой. Сейчас вот – «детский дом».
– Да, согласен. Пока их выпускать рано. Я сегодня заказчику позвоню, скажу, чтобы дали отсрочки на месяц. Все равно лето, деловой сезон только зимой начнется.
– Позвони, думаю, разрешит. Пригласи его, кстати, сюда, на рыбалочку сходим, по грибы.
– Не тот он человек, Федор Степанович. Он нас хочешь, как рыбку засушит и под пивко с грибной кашей слопает.
– Попробуй. Что ты теряешь. Ладно, давай. Иди, поищи Сережу, что – то он задерживается. Утром, часов в десять пусть ко мне зайдет. Я пока отдохну, пусть Манечка поднимется, скажи там.
– Спокойной ночи, Федор Степанович, – Вениамин вышел и тихонько прикрыл дверь, директор детского дома засыпал после нездоровой пищи и разведенной кока – колы.
Федор Степанович Мозговой был под стать своему помощнику Вениамину, который работал в Синдикате дольше, но никак не мог подняться выше по званию. Оба они были какие – то старые, как будто быстро вмиг постаревшие студенты – молодежная одежда, современные прически, манеры, но лица – очень жухлые, морщинистые, улыбающиеся утомленными улыбками советских партийных районных функционеров, чувствующих приближение скоро конца. «”Сказка о потерянном времени» на выезде», – отметил позже вслух при встрече с ними Геннадий Петрович.
Геннадий размышлял над давно мучащими его вопросами. На природе думалось хорошо.
«Если двадцать процентов деятельности приносит восемьдесят процентов дохода и удовольствия, то может быть, стоит отсечь лишние восемьдесят процентов ненужной деятельности? А если пойти дальше и думать только о тех восьмидесяти процентах, которые принесут двадцать процентов от первых двадцати? Важны точечные усилия – такой напрашивается вывод. Однако опыт бесед с большими бизнесменами показывает, что ты никогда не придешь к заветным двадцати – от – двадцати, если не сделаешь многочисленную ерунду в пределах восьмидесяти процентов. Или, все – таки, это вопрос внутренних ограничительных установок? Мол, без труда не вытащишь рыбку…, или через огонь и воду с медными трубами – это всего лишь оправдания долгих задержек на работе (не всегда по работе), каких – то генов поколений (за тунеядство – наказание!), ответственности перед обществом (Бог трудился и терпел и всем велел) и всего прочего?»
По этой мысли появилось некоторое продвижение – сизифов камень продвинулся по сознанию вверх, квадратный метр авгиевой конюшни бессознательного очистился. Все напрасно, все ни к чему, все абстрактные мысли ни к чему не приведут. Но это не значит, что думать не надо! Внимание Геннадия переключилось на другой камень, на другой метр.
«Где жизнь более реальная – в жизни или в книгах? Выходило, что в книгах – то оно как – то лучше живется. Книжный мир можно открывать тогда, когда тебе этого хочется, когда желание есть. На книгу можно плюнуть и растоптать, растопить ей печку. Страницами книги можно утереться. Ничего подобного с миром сделать было нельзя. Или все – таки можно?
От книг портятся глаза, дубеет спина, болит шея, атрофируется слух. Да, проблемы у книжников со здоровьем еще те. Но что же, у геймеров и офисного планктона таких проблем еще больше! Эта готтентотская мораль, конечно, не выход. Африканцы очень похожи на русских: «Что такое плохо? – Это когда мой сосед побьёт меня, угонит мой скот, похитит мою жену. А что такое хорошо? – Это когда я побью моего соседа, угоню его скот, похищу его жену». Так и русские в деревнях радовались, что у соседа корова сдохла.
Но все же – если мне нравится (а мне нравится), я стану книжным червем. Может, даже и писателем! Буду свои миры создавать. Тварь я дрожащая или право имею? Кто так спрашивает – то и твари, право имеющие такие вопросы не задают. Я и не задаю».
Мозг решил перескочить дальше, додумать и другую, казалось бы, не связанную с вышеописанным мысль. Как известно, мысль додумать до конца нельзя – можно о ней забыть или развить. Ну что ж, развил. На свою голову.
«Как я понимаю Гитлера. Хоть и не читал про его борьбу, но понимание случилось вот прямо сейчас. Всегда надо с кем – то бороться, чтобы устоять на ногах, пробиться, стать лучше. Враги и конкуренты – это точки отсчета, по которым можно мерить, насколько ты продвинулся сам. Социалистические соревнования и стахановское движение – советские эффективные менеджеры были действительно эффективными. Соревноваться нужно с гуру, с монстрами, с горами – это все понятно. Главное, чтобы и ты, и конкурент думали на одном языке и работали на одной земле. Более того – надо понимать и, желательно, видеть друг друга. Я, пожалуй, не смог бы за рубежом быстро развернуться и вообще, вырасти над собой – меня никто не оценит, не поймет, и я никого не пойму. Надо здесь, здесь, на родине и только на родине! Поэтому моя фирма и называется «Рос…» – российский, то есть, «Пиар», «РосПиар»».
Ну что, приступим от мыслей к делу! Как говорили древние римляне: «A realibus ad realiora» – От реального к реальнейшему. Геннадий решил провести вечер за строчками. Несмотря на то, чтобы было уже за полночь, а встать он намеревался ровно в шесть по внутреннему будильнику организма (так продолжалось без устали уже неделю), свои пару тысяч знаков он решил написать.
10. Немного ясности.
После тщательной обработки раны я отправился в дом бабы Раи, твердо решив, что чем бы ни закончился сегодняшний поход, днем я возвращусь в город. К моему удивлению, она с радостью меня встретила, попросила только немного подождать ее в комнате, пока она приведет в порядок Маленького Мужика.
Я расположился на кресле и начал осматриваться в комнате. Едва успев заметить аккордеон, на котором стояло выцветшее фото молодого офицера, я увидел своего «единственного друга», который промелькнул за окном. Наплевав на все, я выбежал на улицу, но он был уже достаточно далеко, чтобы начинать преследование. Зато возле окна, в котором он мелькнул, им был оставлен какой – то помятый грязный пакет. Я подобрал его и заглянул внутрь – содержимым оказалась куча бумаг, которые напоминали записки журналиста или писателя. Их порядок и нумерация была самая разнообразная: где – то стояла дата, где – то просто порядковый номер, а некоторые имели заголовок в кавычках. Большинство записей было сделано на обрывках бумаги, поэтому начало многих фраз было утеряно.
Сев на лавочку возле зеленого дома, я начал выборочно читать эти записи, не обращая внимания на то, что за моей спиной баба Рая вынимает Мужика из чугунка.
Ситуация с «детским домом» прояснилась. Два дня, опросы местных жителей, наружное наблюдение и еще два допроса Сережи. Даже если бы Геннадий не «отвлекался» на своего «Маленького мужика». «Получается, конечно, суховато, топорно, но для первого раза ничего себе так», – утешал себя Геннадий Петрович. Решил чуть позже добавить описаний природы и немного психологии. Деревня располагала к красочным эпитетам.
Тем временем в детском доме жизнь шла обычным чередом: линейки, речёвки, тотальная физкультура, ровно в десять вечера отбой. Каждый день – соблюдение заданного ритма.
Два события привлекли внимание Геннадия Петровича и Веры Марковны. Игорю пришлось покинуть компанию еще позавчера. На Михаила поступила жалоба о сексуальном домогательстве к новой сотруднице. Необходимо было уладить вопрос внутри компании: наказать, если потребуется, исполняющего обязанности генерального директора; безболезненно уволить говорливую нимфетку, фигурально отрезав
