это и имеется в виду.
…И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и въявь, при дневном свете, с неслыханной доселе дерзостию и беспощадною жестокостию, без всякого суда и с попранием всякого права и законности — совершается в наши дни во всех почти городах и весях нашей Отчизны: и в столицах, и на отдаленных окраинах. Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей — загробной, и страшному проклятию потомства в жизни настоящей — земной. Властию, данной Нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские, и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаю и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое–либо общение: «Измите злаго от вас самех».
Кого он анафематствует? Большевиков? Что за наивный Патриарх? Он, что же, предполагал, что, узнав об этой анафеме, Владимир Ильич вспомнит свою «пятерку» по «Закону Божию» и покается? А Иосиф Виссарионович вспомнит свои семинарские годы? Он достаточно хорошо представлял себе этих людей и понимал, что большевики, которые даже если по своему рождению являются православными, пренебрегут его словами, ибо они уже давно себя от церковного общения отлучили сами. Тем более это можно было сказать о бывшем католике Дзержинском, о бывшем иудаисте Троцком. Ни до своей веры, ни до чужой им дела не было. Конечно, Патриарх имеет в виду народ, руками которого эти люди хотят развязать в стране кровавый кошмар. О них он говорит, о тех, кто еще недавно причащался, о тех, кто еще не разучился молиться, о тех, у кого есть благочестивые семьи, которые, узнав об этой анафеме, остановят своих отцов, сыновей, братьев. Вот кого имеет в виду Патриарх, вот почему он прибегает к анафеме. Обратите внимание и на формулировку. Речь идет именно о тех, кто участвует в гонениях на Церковь и убивает невинных людей. Патриарх прекрасно знает: если народ остановится, большевики ничего не смогут сделать. И далее, в конце послания, Патриарх предлагает конкретные меры для христиан, как сопротивляться этим разрушительным тенденциям жизни, а они концентрируются, конечно, все больше и больше в большевистской диктатуре. Потом Патриарха будут обвинять в том, что он благословил вооруженное сопротивление большевикам, за то, что он стимулировал развитие контрреволюции этим посланием. Ничего подобного. Обратимся к тексту:
…Враги Церкви захватывают власть над Нею и Ее достоянием силой смертоносного оружия, а вы противостаньте им силою веры вашей, вашего властного всенародного вопля, который остановит безумцев и покажет им, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни по велению народного разума, ибо действуют, даже, прямо против совести народной. А если нужно будет и пострадать за дело Христово, зовем вас, возлюбленные чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собой словами св. Апостола: «Кто ны разлучит от любви Божия? Скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч?» (Рим. 8,35)
А вы, братья архипастыри и пастыри, не медля ни одного часа в вашем духовном делании, с пламенной ревностию зовите чад ваших на защиту попираемых прав Церкви Православной, немедленно устрояйте духовные союзы, зовите не нуждою, а доброю волею становиться в ряды духовных борцов, которые силе внешней противопоставят силу своего святого воодушевления, и мы твердо уповаем, что враги Церкви будут посрамлены и расточатся силою Креста Христова. Ибо непреложно обетование Самого Божественного Крестоносца: «Созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют Ей».
Здесь нет никаких призывов к вооруженной борьбе. Конечно, после этого Патриарх вправе был ожидать каких–то серьезных перемен в положении страны, тем более, что открывшийся Собор 20 января 1918 года сразу же обратился к посланию Патриарха Тихона и 22 января принял постанов ление, в котором одобрил содержание послания и придал ему тем самым силу соборного документа.
Теперь задумаемся. Соборно у нас анафематствовали тех, кто творил всю эту междоусобную смуту, творил все эти ужасы, из которых потом и выросла эта первая в мире рабоче–крестьянская государственность, поправшая всех и вся, в том числе и самих рабочих и крестьян. Пусть каждый из нас пороется в своей памяти родовой, семейной и вспомнит, что делали отцы, деды, прадеды в это время; может быть, и на них падает это анафематствование, и поэтому сделаем для себя какие–то выводы о том, что же нужно делать, как нужно замаливать эти грехи, о которых мы уже так благополучно забыли, как будто к нам это не имеет отношения. Тогда станет понятно, почему нам сейчас так трудно, — потому что мы еще должны искупать десятилетиями все это. Тем более, что Патриарха не услышали. И Собор не услышали. В это самое время, 19–21 января, осуществляется вооруженное вторжение в Александро–Невскую Лавру, и представитель революционного народа убивает протоиерея Петра Скипетрова. Тот хочет остановить его, рвущегося в храм с оружием, а он просто стреляет в обличающие его уста и смертельно ранит протоиерея Петра.
Собору тем временем предстоит обсуждать очень важный внутрицерковный вопрос. Создано Высшее Церковное управление, но вопросы епархиального управления еще не решены. В такой обстановке, учитывая, что на заседании Собора (пока по неизвестным причинам) не появился его почетный председатель митрополит Киевский Владимир (Богоявленский), начинается работа. 25 января 1918 года, после обсуждения декрета советской власти о свободе совести, который уже тогда чаще называли более справедливо декретом об отделении Церкви от государства, Собор принимает постановление, где было два чрезвычайно важных пункта.
Изданный Советом народных комиссаров декрет об отделении Церкви от государства представляет собой, под видом закона о свободе совести, злостное покушение на весь строй жизни Православной Церкви и акт открытого против нее гонения.
Совершенно верная формулировка. И дело было не только в том, что по своему конкретному содержанию декрет представлялся юридическим нонсенсом даже в сравнении с законами об отделении Церкви от государства в других странах, в которых они существовали. Дело было в том, что декрет действительно санкционировал гонения на Церковь, ибо его исполнение могло полностью парализовать всю церковную жизнь.
Всякое участие как в издании сего, враждебного Церкви узаконения, так и попытках провести его в жизнь несовместимо с принадлежностью к Православной Церкви и навлекает на виновных кары, вплоть до отлучения от Церкви.
Нужно сказать, что такая резкая позиция Собора была не только результатом естественной реакции на бесчинства, творимые в стране, на то, что большевистский режим с самого начала стал режимом богоборческим. Можно было и посдержаннее высказаться в этот момент. Но, во–первых, казалось, что этот кошмар долго не продлится и что банда немецких наймитов (именно так многие воспринимали, даже на Соборе, большевистскую диктатуру) скоро уйдет с политической арены. Во–вторых, казалось, что еще немножко, и народ одумается, и, как это было в 1612 году, ополчение, подобное ополчению Минина и Пожарского, придет в Петроград и положит конец государственному безумию, тем более, что в это самое время на Дону начала сражаться добровольческая армия, ничтожная еще по своему количеству (речь шла о нескольких тысячах человек), и эти несколько тысяч человек, казалось, станут залогом широкого антибольшевистского движения в России, которое объединит всех людей с чувством гражданской ответственности, с чувством, хоть самым малым, патриотического долга перед страной. Вот отсюда, может быть, столь резкое заявление.
Через день–два на Собор приходит сообщение об убийстве в Киеве митрополита Владимира 25 января 1918 года. Это, конечно, всех потрясло. Дело не в том, что митрополит Владимир был почетным председателем Собора, и даже не в том, что он был одним из авторитетных иерархов в нашей Церкви и первым убитым архиереем в XX веке, а в том, что обстоятельства его убийства были страшны. Страшны не тем, что его как–то там зверски убивали, его убивали так, как убивали многих, как уже убили, например, о. Иоанна Кочурова. Стреляли многократно, кололи штыками и бросили растерзанного на много часов на улице. Страшено было то, что небольшая кучка вооруженных людей не ворвалась, а вошла (им открыли ворота) в Киево–Печерскую Лавру, расположилась в Трапезной, монахи услужливо подавали им трапезу, они разговорились, выяснили, что главный «угнетатель» здесь митрополит Владимир, пришли к нему в покои, провели там несколько часов, разграбив все, что можно, издеваясь и глумясь над митрополитом, а потом спокойно вывели его и расстреляли недалеко от Лавры. Можно ли представить такую ситуацию: к архимандриту Дионисию в Троице–Сергиеву Лавру входят какие–нибудь поляки с казаками в 1610 году и на
