Новый Мир ( № 1 2009)

современников можно найти множество. Об этом — стихи Е. А. Баратынского:

Глупцы не чужды вдохновенья;

Им также пылкие мгновенья

Оно, как гениям, дарит:

Слетая с неба, все растенья

Равно весна животворит.

Что ж это сходство знаменует?

Что им глупец приобретет?

Его капустою раздует,

А лавром он не расцветет.

Таково сомнительное вдохновение постмодерна, когда на творческое усилие сочинителя подвигает стремление превратить в пародию все, ставшее в свое время классикой, погрузить нечто положительное в отрицательный и отрицающий контекст. Это явно облегченная задача. В эту задачу входит уничтожение иерархии ценностей, отрицание вкуса и уравнивание его с безвкусицей. „Тёмное” романтиков становится ещё более темным и превращается в смысловую „неразрешимость” у Деррида и его последователей — „деконструктивистов”. Устанавливается беспардонный праздник китча. Происходит деэстетизация эстетики. В результате сам процесс творчества направлен против себя самое, отрицается всякое вдохновение „свыше”, так выползают на поверхность химеры (отнюдь не хтонические, скорее кишечнополостные) — детища назойливого давления (выдавливания) снизу! С этим связана скороспелость практики постмодерна, она настойчиво стремится „успеть” себя исчерпать, „состояться” до того, как заметят ее исчерпанность и никчемность. „Смерть автора” (Р. Барт) не предполагает вдохновения”.

Алла Марченко. Поэзия как состояние. — “Арион”, 2008, №3.

“В отличие от создателей языка классического, старавшихся во что бы то ни стало угодить нашему уху, поэты нынешние, даже прикасаясь к предметам заведомо неблагообразным, а то и омерзительным, принуждают рассматривать их, правда, произносить вслух неприятные уху названия неприятных уму предметов все-таки не заставляют (сами произносят, на вечерах, со сцены. — П. К. ). В результате, по мере распространения и укоренения этой тенденции, звучащий стих утрачивает звучность, а в порядке компенсации проявляет свою то ли рудиментарную визуальность, то ли рецессивную иероглифичность. (Слово как таковое перестает быть самостийным, превращаясь почти в графический знак.) <…> За десятилетие бесконтрольщины и безпризорщины на плавучем острове (образ М. Амелина. — П. К. ) и впрямь поумножилось количество отходов расширенного производства стихов: мусора, безвкусицы, неприличия („постмо-дерьма”, по меткому выражению Дмитрия Полищука). Зато прибавилось и лирической дерзости. Прибыло и в полку архаистов-новаторов. <…> Если приглядеться повнимательней, нельзя, по-моему, не заметить, что в результате сужения внешней жизни в нашей лирике, во всяком случае, в стихах суггестивного склада и лада, стала самовосстанавливаться узловая завязь поэта с миром природы , грубо надорванная агрессивной и беспардонной урбанизацией. Но это, увы, уже совсем не тот самовластительный и самодостаточный мир, каким он виделся еще Пастернаку: „Природа, мир, тайник вселенной, я службу долгую твою, объятый дрожью сокровенной, в слезах от счастья простою”. Униженная и оскорбленная, растерзанная и беспомощная, природа жмется к человеческому одиночеству: то ли ищет защиты, то ли надеется на сострадание. Такой ее особенно остро видит и чувствует, главное чувствует, Владимир Салимон”.

Валентин Непомнящий. Пушкин. Размышления в лицейский день. Беседовал Александр Ткаченко. — “Фома”, 2008, № 10 <http://foma.ru>.

“…И в то же время Пушкин не был человеком церковным. В храм он ходил редко и даже писал жене, которая была весьма набожна: „Помню, как ты молилась на коленях... Я не молитвенник, так хоть ты помолись за меня”. Вера была в его сердце, но жил он очень по-разному. Понимаете, быть поэтом — это ведь очень тяжелая доля. Это — стихия, которая может унести человека куда-то даже вопреки его воле и желанию... Поэтому, когда я слышу разговоры о том, что Пушкин был православным поэтом, я всегда возражаю — нет, он им не был. Православный поэт — Хомяков, потому что он выражает в своих стихах православную идеологию. А Пушкин — поэт православного народа. Чувствуете разницу?

Он выражает в своих стихах душу православного народа, но не декларирует и не призывает... Нет, он, конечно, прекрасно знал Писание, читал и перечитывал Евангелие, пробовал писать о преподобном Савве Сторожевском, была у него рецензия на „Словарь о святых”, причем написанная таким слогом, что можно подумать, будто это принадлежит перу умудренного жизнью старца. У Пушкина был интерес к духовной стороне жизни Церкви, но он не выпячивал его, все таилось у него внутри, было скрыто от посторонних взоров.