было мало.
Зачисленный в один из отрядов, Чугунков сделал в те дни в своем дневнике несколько записей:
«Мы почти безоружны. На сто человек три винтовки, восемь обойм патронов, шестнадцать разнокалиберных револьверов. Но настроение такое, как будто бы у нас есть и винтовки, и пулеметы, и пушки. Кругом царит уверенность, что скоро все это будет. Удивительные люди…»
Через два дня Чугунков записал:
«Сегодня представитель Комитета сообщил: завтра получим еще сорок винтовок, отнятых у какой-то отступающей части. Между прочим, намекнул, что пришла и наша очередь доставать оружие и для себя и для тех, у кого еще его совсем нет. Считаю намек справедливым. Обдумываю план операции, задача не из легких».
Третья запись в дневнике Чугункова гласила:
«Первая операция прошла успешно. При помощи железнодорожников захватили два вагона с оружием и боеприпасами. Охрана никакого сопротивления не оказала. Не завидую тем, кто еще продолжает верить в колчаковскую авантюру».
За последнее время у Машутки установились с Чугунковым хорошие дружеские отношения. Он был искренне благодарен девушке за то, что она помогла ему вырваться из белогвардейского лагеря. Это ведь Машутка сделала его участником борьбы за освобождение Челябинска от колчаковцев.
Чугунков по старой привычке продолжал ухаживать за девушкой. Он надеялся, что рано или поздно, она станет к нему благосклоннее.
Вот и сегодня он говорил ей:
— Знаю, что не мил, другой бы ушел, а я не могу. Уж лучше бы запретила приходить, что ли…
— В этом нет никакой надобности. Друзьями были, друзьями и останемся. — Девушка делала вид, что не догадывается о его чувствах.
В тот день они долго сидели на берегу Миасса, слушая, как журчит по камням вода, как плещется у берегов мелкая рыбешка, как кричат в степи перепела, напоминая людям о приближении страды.
На следующий день рано утром за Машуткой зашел Калина. Поздоровавшись, он неловко помял в руках фуражку и, косясь на закрытую дверь в горницу, спросил:
— Есть кто там?
Узнав, что в квартире никого нет, кроме Машутки, Калина облегченно вздохнул, присел на стул и, загадочно улыбаясь, спросил:
— Тебе ничего хорошего сегодня не снилось?
— Нет, ничего, — насторожившись, ответила Машутка. — А что?
— Слушай, Маша. Нам поручают махнуть через фронт и договориться там с красными по разным делам.
Стремясь скрыть волнение, девушка спросила:
— Когда же это будет, дядя Калина? И о чем мы должны там договориться?
— Таких тонкостей я и сам не знаю. Об этом скажет Кузьма Прохорович. Давай пей чай и пойдем, через час надо быть в дороге.
Но Машутка не только не хотела пить чай, но и не могла себе представить, как она может ждать еще целый час. Ей хотелось сейчас же бежать в большевистский Комитет, чтоб немедленно выяснить, какое будет задание, и сейчас же лететь туда, где ее ждет Алексей, где должен завершиться круг ее блужданий и страданий.
Кузьма Прохорович встретил Машутку спокойным, внимательным взглядом. Потом заботливо усадил к столику, придвинул ей блюдо с душистой смородиной и, набивая трубку, сказал:
— Есть, Маша, важное дело. Мы решили поручить его вам. Калина говорил, наверное…
— Да, да. Я знаю, — не в силах скрыть волнение, скороговоркой ответила Машутка, — я готова сейчас же пойти выполнять. Скажите, что нужно?
— Вы должны пробраться через линию фронта и передать красному командованию план восстания рабочих Челябинска. Комитет считает это очень важным делом…
— А как мы должны его передать? — стремясь как можно скорее окончить разговор, спросила Машутка.
Кузьма Прохорович нагнулся, вытащил из-под лавки поношенные ботинки.
— Вот на, померь, подходят или нет?
Машутка надела ботинки, они оказались немного велики, но носить можно было.
— Подостлать небольшую стельку и будет в самый раз, — разгибаясь и переступая с ноги на ногу, сказала она внимательно наблюдавшему Кузьме Прохоровичу, — Вот эти ботинки надо донести до одного из красных командиров, — Кузьма Прохорович подумал и добавил: — По крайней мере, до командира полка. Разуешь ботинок, оторвешь стельку и там найдешь все, что нужно. А на словах передашь, что мы начнем восстание, как только услышим артиллерийскую стрельбу.
— Так я сегодня же пойду, — волнуясь, сказала Машутка. — Сделаю все, как вы сказали.
— Нет, обожди, — показывая глазами на лавку, сказал Кузьма Прохорович. — Это не так просто, как тебе кажется. Садись и слушай.-.
…В этот же день Машутка с Чугунковым в крестьянской одежде выехали на телеге из города с пустыми горшками и бидонами из-под молока. Впереди на целую версту шел Фома, сзади с котомкой шагал Калина. Навстречу без конца двигались обозы, санитарные телеги, шли бросившие оружие солдаты. Солдаты белогвардейской армии оставались солдатами только до тех пор, пока не оторвались от своей части. Но стоило им бросить винтовку и отойти от понукающего окрика, как они устремлялись домой или перебегали на сторону противника.
Двигаться к реке, он велел Машутке плыть на другой берег.
— А ты? — спросила Машутка.
— Потом, когда переплывешь ты. Машутка с разбега прыгнула в воду.
Вдвоем с Калиной Чугунков продолжали отбиваться от колчаковцев. Один из белогвардейцев, заметив вылезшую из воды Машутку, вскинул винтовку, прицелился, но пуля, выпущенная с той стороны лежащим за валежиной Фомой, срезала кавалериста раньше, чем он успел выстрелить.
Прошло еще несколько минут. Убедившись, что Машутка и Фома в безопасности, Чугунков прекратил стрельбу. Колчаковцы потребовали, чтобы беглецы подняли руки. Узнав Чугункова, многие растерялись, не зная, что делать со своим бывшим командиром. Хотели спросить Назарова, но тот лежал без сознания.
Глава сорок девятая
Схватив Машутку за руку, Фома помог ей выбраться из воды и торопливым шагом повел в глубь леса. Сзади слышались стрельба, крики. Впереди с минуты на минуту могли появиться белые. Но выбора не было, нужно было двигаться. Убедившись, что трава высохла и следы теперь обнаружить трудно, Фома снова пошел вперед, посоветовав Машутке не терять его из виду, но и близко не подходить. Через какую-нибудь версту лес неожиданно кончился. У самой опушки показались плетни огородов, густо заросших коноплей.
Перемахнув через загородку, беглецы спрятались в двухметровых зарослях конопляника. За селом началась ружейная и пулеметная стрельба. Бой шел за гумнами. Оставив Машутку в коноплянике, Фома вернулся к изгороди, раздвинул плетень и, высунув голову, стал осматриваться. С правой стороны по большаку двигалась четырехорудийная батарея. Шли раненые, ехали обозные телеги. Слева, из улицы, вышла колонна солдат. Рассредоточившись, она исчезла в лесу. Вслед за колонной из улицы тянулись
