изнемогая от жары и с трудом переставляя ноги, иноземцы с каждым днем поднимались по узким каменистым тропам все выше и выше. Но ночью и вечером они, невзирая на усталость, несли вахту вокруг лагеря. Дави предупредил чужаков, что гнев Спящего может настичь их в любую минуту.
Вместе с отрядом в горы поднимали три черные бочки. Их несли на плечах настоящие великаны, с трудом переставляющие ноги на склонах, но берегущих свою ношу пуще жизни. Один раз косматый силач споткнулся на переходе, потерял равновесие, накренившись в сторону глубокой расщелины, и из последних сил оттолкнул бочку на замешкавшегося напарника, а сам с долгим криком отчаянья свалился в ущелье. Его товарищ с трудом удержал упавшую ношу, и спустя пару минут к нему на помощь пришел новый носильщик. Никто из них даже не проводил взглядом рухнувшего в расщелину северянина.
Мы с Улле ждали, когда северяне, наконец, устанут. Когда ослабят бдительность. Но те берегли Дави как короля, а во время переходов жрец-отступник держался неподалеку от Сури, наверняка прикрываясь ею от «дальнобоев». Жалкий червяк!
Я видел, как плакала чернобровая красавица Сури, как мокрые дорожки рассекали ее смуглые щеки. Я видел, как она пыталась уйти с тропы, сорваться вниз, со скалы, но цепи, притянувшие ее к двум косматым охранникам-конвоирам, не давали ей сделать ни единого лишнего шага. Дикари одергивали ее, не слушая возмущенные возгласы Дави, хрипло посмеивались и шли дальше, иногда волоча Сури по камням.
Она ни разу не заговорила с Дави. Предатель несколько раз подходил к ней, с несчастным, умоляющим лицом. Но та была непреклонна. Горда, прекрасна и невообразимо грустна… Я гордился ею.
С каждым днем нам становилось все сложнее скрываться от чужих взглядов. Все меньше расщелин, все больше голых равнин. Теперь, когда мы хотели рассмотреть наших врагов получше, нас выручал только «дальногляд». Давно осталась позади наша деревня, давно мы пересекли границы верхних поселков, где никогда прежде не были. Позади остались опустевший Зулга-Ча и отводы в Пещеры Эха. А отряд иноземцев поднимался все выше, и мы шли следом, словно привязанные.
Мы страдали от ночных холодов и спали тесно прижавшись друг к другу. Мы мучились от жажды на горных плато и сражались с голодом на мертвых каменных полях. Мы не сдавались. Мы ждали.
И Спящий послал нам шанс. Это произошло вечером, незадолго до того как солнце закатилось за снежные пики. Путь отряда пролегал по высокой гряде, покрытой сыпучим камнем. С обеих сторон от тропы высились обветренные горные клыки, растущие из черных пропастей. Здесь приходилось идти очень осторожно, одному за другим. Тщательно проверяя, не колыхнется ли под ногами опора, не провалится ли в расщелину, увлекая за собой незадачливого путешественника.
Драться на этих камнях невозможно. Особенно когда на твоих плечах несколько десятков фунтов стали. И вновь я пожалел, что у нас не было «дальнобоя». Мы легко могли убить предателя, не рискуя ничьими жизнями…
Но судьба была против нас.
Отряд растянулся, преодолевая препятствие, а затем рухнул один из великанов, преградив черной бочкой путь остальным и отрезав их от хвоста колонны. По великому счастью и провиденью Спящего, последними шли носильщики и Дави, вместе с убийцей из Кари-Ча. Упавший северянин неуклюже поднялся и вместе с напарником попытался вытащить бочку, застрявшую меж камней.
Улле решил рискнуть. Сливаясь с камнями, он метнулся по тропе наверх, за северянами. Пыль и грязь въелись в него за последние дни так, что только чудом его можно было отличить среди серых скал.
Улле бежал ловко, словно лучший охотник народа Ари-Ча, и стремительно приближался к замыкающим колонну дикарям. Я присел, наблюдая за ним в «дальногляд». Сердце мое впервые за последние дни забилось чаще, а на губах сама собой поселилась молитва Спящему.
У моего брата был шанс. Вот между ним и предателем осталось сто шагов. Девяносто. Восемьдесят. Улле выхватил нож, и алое вечернее солнце заиграло на широком лезвии.
Шестьдесят шагов. Пятьдесят. Северяне пытаются поднять заблокировавшую проход бочку, но снова роняют ее. Грохот прокатывается меж камней, лица чужаков наполняются угрюмостью, а Улле бежит.
Сорок. Тридцать. Я вижу, как на лице моего брата появляется победная улыбка.
Двадцать шагов!
И тут Спящий забывает о нас. Когда до Дави остается не больше десяти шагов — убийца из Кари-Ча резко оборачивается. Его лицо в обрамлении длинных, вьющихся волос ничего не выражает, но я понимаю, что он видит Улле. Спустя мгновение северянин одной рукой сильно толкает предателя Дави в спину, и тот падает на камни. А чужак, сделав шаг в сторону, с силой бросает в Улле нож.
И мой брат падает вниз, держась за вонзившуюся ему в горло сталь.
Я чувствую, как меня захватывает невыносимая горечь и злость. Боль, когда я отрезал себе язык, кажется мне лаской по сравнению с тем, что я чувствую сейчас. Упав на колени, я плачу и ненавижу предателя Дави.
Жрец предупреждал нас о том, что его попытаются убить. Для того и тащили мы его глупую сучку в горы. Я не могу понять, почему мы не могли обойтись первой попавшейся дикаркой, раз у смугляков такой культ женщины. Но Отто приказал доставить именно ее. Благородный идиот. Глупо идти на поводу предателей…
Уважение дикарей к своим самкам натолкнуло меня на забавную мысль. Что если отобрать здесь десятка два девочек, вырастить, обучить, превратив их в машины смерти, а затем прислать сюда убивать. Можно будет спокойно очистить эти горы от смугляков и не потерять при этом ни одного бойца.
Я как раз об этом и размышлял, когда из пустоты вдруг возник тот юнец. Разведчики говорили, что за нами кто-то идет, поэтому я и не удивился. Заодно и преподал урок нашим преследователям. Со мною шутить не надо. Я шуток не понимаю.
Подняв на ноги испугавшегося жреца, я грубо толкнул его в спину:
— Иди!
Мерзавец все норовил посмотреть назад, наверное, хотел полюбоваться на убитого мною смугляка. Я не дал.
— Пошел!
В глазах жреца блеснул недобрый огонек, и я зло ощерился.
— Не ропщи, тварь, иначе этой ночью твоя женушка познакомится кое с чем.
Я сделал недвусмысленный жест, и внизу живота приятно потянуло. Если бы не старик Ульф и принципиальный Отто — я бы давно развлекся со стройной смугляночкой. Признаться честно, никогда я так сильно не хотел женщину, как эту изящную, тоненькую дикарку с такими длинными, такими многообещающими ножками.
О, как же это должно быть сладко.
Бочка, которую с пыхтением пытались вытащить носильщики, упала в третий раз. Я испытал неприятный холодок предчувствия и посмотрел на уронившего ее здоровяка, который тут же сжался под моим взглядом.
— Открой бочку, — приказал я ему.
Огромный увалень торопливо ухватился за крышку, рванул ее на себя и отступил назад. Я подошел поближе, уже догадываясь, на что мне предстоит смотреть.
Глянул внутрь, на скорчившегося в тесной темнице черного. Руки пленника безвольно опустились, голова очень знакомо склонена набок. Я сунул руку в бочку, с брезгливым ощущением нащупал пальцами холодную шею. Сердце его не билось. Да и вообще парень был мертв уже пару часов минимум. Недоглядел я, что ли?
Земля, воздух, душа и сердце — все вдруг задрожало, пронизанное басовитым ударом местного метронома. Ничего-ничего. Недолго тебе осталось стучать.
Этот грохот каждый раз меня пугал. Я знал, что он снова будет испытывать меня и мои уши, но все равно его удары каждый раз оказывались неприятным сюрпризом.
— Кто это? — спросил жрец и показал на черного. Он плохо меня знает? Ему нужно объяснить, что со мною лучше не общаться?
— Не твое собачье дело, тварь, — осадил я его. — Понял меня?
Я ненавижу предателей. Северянин уходит со своих земель только в набег или по приказу
