23 декабря «Правда» напечатала подвал на четвертой странице. Получив дома газету, Солженицын написал Власову, как настойчиво просился под перо сюжет, услышанный от него. «Я уже проверил действие этого рассказа на людях старшего поколения: у всех поголовно герой вызывает симпатию и сочувствие». Славный Леня ответил: «Могу только радоваться, что моя более чем заурядная персона в какой-то мере способствует расцвету советской литературы. Так что с самого начала твоей художественной деятельности дарую тебе полный карт-бланш».
Публикация в «Правде» - охранная грамота, затыкающая рты злопыхателям. Однако почему-то Москва не советовала Рязани перепечатывать «Один день». Почему-то трехсоттысячное издание в «Советском писателе» урезано до ста тысяч. Почему-то напряжены рязанские писатели, когда на встрече с ними 22 декабря Солженицын рассказывал о встрече на Ленинских горах, и Матушкин спрашивал, правда ли, что за границей «Один день» собираются использовать «против нас». А с другой стороны, «Правда» печатала доклад Ильичева, и автор повести упоминался в положительном смысле. «Межкнига» сообщала, что «Ивана Денисовича» переводят в Лондоне, Париже, Турине, Гамбурге, Нью-Йорке, и получены запросы из Дании, Швеции, Норвегии.
Где победы, где провалы?
Никаких иллюзий насчет дебюта и прорыва у Солженицына не возникло. Вместо диалога власти с людьми искусства прозвучали нотации; партийные бонзы разрешали пение только в унисон с партией. Интеллигенцию призывали трудиться во имя коммунизма, и она торопилась заявить о своей лояльности. Самый дерзкий из выступавших Евтушенко просил считать его не наследником Сталина, но наследником революции. Каждый шаг хрущевской либерализации был двусмыслен, и это стало сущностью эпохи. Встреча на Ленгорах дала внятный сигнал, что повестью, одобренной сверху, лагерная тема в литературе исчерпана, и пахать на этом поле бесперспективно. И был еще один знак: только что вышедшая «История КПСС» под редакцией директора Института марксизма-ленинизма Поспелова разрыва со сталинизмом не содержала. Заглянув в учебник, Твардовский отметил: «Убожество новой лжицы взамен старой лжи… Жалкое впечатление: поручили мелкому чиновнику 'исправить' известный 'краткий курс', он и делает это, стремясь не упустить ни одного из 'указаний' и 'разъяснений', но без всякой заботы относительно целого. Горе!»
Солженицын, нацеленный на «Архипелаг», должен был ощущать это горе еще трагичнее. Градации лжи виделись ему иначе, чем любому правоверному коммунисту, а понимание «целого» не совпало бы даже контурно. «Всей глубины нашей правды они не представляли - и нечего даже пытаться искать их сочувствие», - эта мысль билась в нем при аплодисментах зала, когда его выдернул с места Хрущев. Партийным ортодоксам «Иван Денисович» показал, что дальше отступать нельзя. «Я - не ихний»: чувство чужести им всем только окрепло после встречи на Ленгорах. Литературное подполье должно было отныне обрести новое качество. «Иван Денисович» освобождал от службы, успех давал гарантию защищенности, инерция славы обещала продлить срок спокойной работы. Главное сейчас было правильно распорядиться временем и трудом.
Заканчивалось учебное полугодие. 29 декабря прошли последние уроки учителя Солженицына, и он прощался со школой. Он не подвел директора, от которого всегда видел только добро, но… «За неделю я мог дать 'Современнику' текст, подготовленный к публичному чтению; дважды в неделю мог выдавать по 'облегченному' отрывку из 'Круга' и читать их по радио, и давать интервью - а я возился в школьной лаборатории, готовил ничтожные физические демонстрации, составлял поурочные планы, проверял тетради. Я был червь на космической орбите…»
Отныне на космическую орбиту выходил вольный стрелок, одинокий копьеносец, проводник в миры неведомые.
Книга Людмилы Сараскиной готовится к печати в издательстве «Молодая гвардия». Вскоре она выйдет в серии «Биография продолжается».
Печатались вместе
История любви бизнесмена к поэту
Олег Кашин
I.
«Пушкин, Есенин, Рубцов - и все, точка. А запятые между ними - это Тютчев, Фет, Пастернак всякий. Они - поэты для себя, а эти трое - для нас, для всех. На каждый день, на каждый случай. Гении», - ягодный магнат Михаил Васильевич Суров замолкает и смотрит куда-то мимо меня - наверное, хочет вспомнить стихотворение, но оно, как назло, вылетело из головы.
Ягодный магнат - это не метафора. Брусника, морошка, черника, но прежде всего - клюква, - для вологодского олигарха Сурова эти слова значат, может быть, гораздо больше, чем для любого московского олигарха значит слово «нефть». Сурову принадлежат разбросанные по вологодским лесам 59 заготовительных пунктов, 11 грузовиков-вездеходов ГАЗ-66, и, когда сезон, на Сурова работает 2700 человек - крестьяне и пенсионеры.
Ягоду он покупает у сборщиков по 70 рублей за килограмм. Потом перепродает в Москву или куда- нибудь еще (ягодные морсы в последнее время выпускают практически все российские сокопроизводящие компании), на каждом килограмме зарабатывает доллар. Если учесть, что средний урожай составляет полторы тысячи тонн в сезон, нетрудно посчитать, что Михаил Суров зарабатывает полтора миллиона долларов в год - не так уж и много, и то, что он входит в пятерку самых богатых жителей Вологды, свидетельствует только о том, что Вологда - город бедный.
Зато тратит свои миллионы Михаил Суров совсем не так, как обычный российский предприниматель. Ездит на джипе по глухим деревням и скупает у старушек старинную домашнюю утварь («Где растет ягода, там нет дорог, а где нет дорог - там до сих пор XVIII век»). За четырнадцать лет собрал огромную коллекцию - одних деревянных уточек-солониц у Сурова - сто семьдесят штук, а в Русском музее в Петербурге - всего семнадцать.
Но в последние годы коллекционирование деревенской утвари перестало быть самым любимым занятием Сурова. Сегодня для него дело жизни - Николай Рубцов, любимый поэт и великий земляк.
II.
Михаилу Сурову 53 года. Легальным бизнесом занимается с начала девяностых, но еще задолго до этого был заметным вологодским теневым капиталистом. Коллекционировал и продавал антиквариат, в 1980 году был арестован за незаконные золотовалютные операции.
– Это перед Олимпиадой во все областные города пришла разнарядка - бомжей, проституток выслать, валютчиков посадить, - объясняет Михаил Васильевич. - А у нас город маленький, тихий - никого не было. Собрали коллекционеров - было нас 11 человек. У меня в коллекции были, конечно, и золотые, и серебряные монеты - ну и пришили мне махинации с драгметаллами. Так что, как и все порядочные люди, посидел в тюрьме. Семь лет, от звонка до звонка.
В его облике и манере говорить, впрочем, нет никаких примет сидевшего человека - что и неудивительно. В колонии Суров писал исследования по древнерусскому искусству. Ну, или сейчас говорит, что писал, но это неважно - он действительно знает о культуре русского севера не меньше профессионалов (у самого Сурова нет никакого искусствоведческого образования, диплом юрфака он получил, когда ему было уже за сорок), которые к тому же не очень его любят, считая выскочкой и невеждой.
III.
