— Стоп! — сказал я.
Тут же у меня состоялось вполголоса короткое совещание с операторами Махнеевым и Лабеевым.
— Как тебе дубль, Виталик? — спросил Махнеев.
— У меня к актерам претензий нет, — сказал я. — А как у вас?
— Лучше не будет, — сказал Лабеев.
— Пока не расхолаживай актеров, проверим рамку, — предупредил Махнеев. — Если грязная — снимем еще дубль.
Голая по пояс актриса с мушкой на щеке, в джинсах и старинном парике с буклями подошла ко мне:
— Ну, как я сейчас сыграла?!
— Извините, писать следующий дубль? — перебила помощница режиссера.
— Да, — сказал я.
— Это уже четвертый дубль, — констатировала помрежка и протерла влажной тряпочкой «хлопушку», уничтожив мелом написанную цифру «3».
— Пишите, Шура, пишите, — сказал я.
— Что сейчас было не так? — недоуменно спросила актриса.
Я взял ее под руку, и мы двинулись сквозь толпу сотрудников внутрь рядом стоявшего дома.
— Не верю, — искренно и грустно сообщил я ей.
Миленький домик с мансардой под красной черепичной крышей, занавесочки на окнах... Открываешь дверь, входишь — вместо стен фундусные щиты, скрепленные струбцинами, листы грязной фанеры, поддерживающие их откосы, обрывки оштукатуренной мешковины, стальные тросы стяжек-растяжек с болтами и гайками, опилки на земле, небо над головой.
Это всего лишь декорация из двух стен (третья и четвертая отсутствуют), поставленная среди кустов на территории киностудии. А что дымок из трубы идиллически вьется — так это пиротехники долгогорящую шашку приспособили.
В общем, аферисты мы, кинематографисты.
На моем пути уже внутри фальшивого дома нарисовалась, как всегда накрашенная, словно новогодняя елочка, ассистентка Оля Тургенева — в руках поднос с пустыми одноразовыми стаканчиками. Рядом с ней — меланхолически жующий жвачку замдиректора киностудии Самвел Ашотович с шампанским, знаками показывающий свою полную готовность к откупорке.
— Брысь, — сказал я Оле.
Она, не переставая улыбаться, резво посторонилась.
— Что я сделала сейчас не так? — допытывалась актриса.
— Степень достоверности... недостаточная. Вы вообще предварительно репетировали с партнером? — задумчиво поинтересовался я.
— Как же я могла с ним репетировать, если он женат!
Она была еще совсем начинающая артистка и приколов пока не понимала. Хотя — может, это я не понимал ее юмора?
Мы уже вышли с ней из «дома», и рядышком случился педик Ростик — Ростислав Сердюченко, редактор фильма.
— Вот с ним могли бы порепетировать — он холост, — с серьезным видом тянул время я. — Согласны, Ростик?
— Ах, Виталий Константинович! Нет, ну, что вы такое говорите? — испуганно произнес он своим глубоким грудным контральто.
— Ну, почему вы не хотите помочь актрисе? — по-садистски спокойно допытывался я. — Если искусство требует. Жертв!..
— Ну, я не могу! — воскликнул Ростик своим женским голосом — другого у него не было, и покраснел.
— Надо было сыграть как-то... задушевнее, — поделился я с актрисой своими глубокими размышлениями.
— Куда уж задушевнее?! — изумилась она. Но задумалась.
Мы прошли мимо чьих-то вознесенных в небо ног в затасканных кроссовках — кто-то из группы, возможно, каскадер, делал стойку на голове — и вновь оказались внутри якобы дома.
Админтроица: директриса киностудии Яворко, председатель профкома и главный инженер стояли в сторонке и терпеливо ждали.
Механик с крестьянской фамилией Дворянинов, откинув боковую крышку, угрюмо и сосредоточенно копался в утробе кинокамеры, светил туда тоненьким, с авторучку, фонариком, держа его в зубах. Все вокруг буднично переговаривались, покуривали, усердно делая вид, будто безразличны, но пиротехники уже приготовили спички.
— Я ничего не понимаю. Вот вы возьмите и сами мне покажите, как я должна сыграть! — в сердцах говорила актриса.
— При всех? — удивился я.
