лагере на мысе Торокина — на острове Б., — среди которых был и Такано, отправили самолетами в Лаэ. В то время в Лаэ находилось около четырехсот японских солдат, большую часть которых захватили в плен в восточной часто Новой Гвинеи. Здесь было также около пятидесяти моряков с эсминца, и старший среди них по званию — капитан-лейтенант Окабэ — был назначен начальником над всеми пленными.
Капитан-лейтенант Окабэ поддерживал в лагере суровую военную дисциплину: нижние чины должны были приветствовать старших, называя их звание, хотя все они были одеты в одинаковые красные фуфайки.
Пленным с острова Б. это пришлось не по нраву, и они решили немедленно предпринять атаку на капитан-лейтенанта. На следующий день после прибытия в лагерь, во время вечерней поверки, Кубо решил выступить против уставных порядков. На утреннюю и вечернюю поверку, так же как и на острове Б., обычно приходил австралийский офицер, который проверял, все ли пленные в сборе. Как только он ушел, Окабэ принялся читать им мораль. Он назвал поведение пленных четвертого подразделения возмутительным и заявил, что требует строгого соблюдения военного устава и дисциплины. Не успел он кончить свою речь, как Кубо вышел вперед.
— Господа, — сказал он. — Япония проиграла войну. Армии больше не существует. Мы не военные. Довольно уставных порядков. Мы должны обращаться друг к другу просто по имени. Окабэ-сан говорил тут, что невозможно добиться дисциплины, если не соблюдать воинский устав, несоблюдение устава подрывает, мол, престиж императорской армии и свидетельствует о неуважении к австралийскому командованию. Мы не дети, мы понимаем, что должны соблюдать дисциплину, которой требуют от нас австралийские власти, и тем не менее до сих пор прекрасно обходились и без козыряния бывшим офицерам. Господа! Не лучше ли распрощаться с воинским уставом и жить проще?
Кубо поддержали пленные с острова В., а затем и солдаты других подразделений. Угрюмые, будто пришибленные, люди словно очнулись, громко заговорили, строй тут же распался, и Окабэ не смог никого собрать.
Однако на другой день он предпринял контратаку. Собрал подчиненных ему моряков с эсминца и человек сорок офицеров, помещенных в отдельный барак, и с их помощью попытался установить прежний порядок.
Тогда пленные с острова Б. начали уговаривать остальных не соблюдать воинского устава. Большая часть пленных в отличие от моряков капитан-лейтенанта Окабэ, снятых с подорвавшегося на торпеде эсминца, попала в плен во время боев в восточной части Новой Гвинеи при более трагических обстоятельствах, чем те, которые сложились на острове Б., — там был настоящий ад, солдаты начали есть трупы своих убитых товарищей. Они были полны ненависти и отвращения к армии и войне. Кроме того, один из офицеров с острова Б. сообщил, что и в офицерском бараке вовсе не беспрекословно выполняются приказы Окабэ. Например, подпоручик Оно (вскоре он был отослан в Австралию), который сдался в плен вместе со своим батальоном, выступил против него.
Окабэ, раздраженный тем, что пленные отказываются соблюдать воинский устав, на глазах у начальника лагеря, производившего осмотр помещений, ударил по щеке одного из пленных, заявив, что тот распустился и ведет себя неподобающим образом. Когда начальник лагеря ушел, пленные окружили Окабэ и начали молча избивать его.
Такано не принимал в этом участия. Он стоял позади всех и смотрел. В то время он и мыслил и воспринимал все совсем иначе, чем теперь. Он был совершенно безразличен ко всему происходящему «вне его». Демократизация лагерной жизни и тому подобные вещи не интересовали его. Тогда Такано занимала лишь одна проблема: как он мог сдаться в плен.
Пленных, прибывших с острова Б., разместили в длинных бараках с цинковой крышей, человек по сто в каждом. Это составляло подразделение. Командирами подразделений начальник лагеря назначил мичманов или фельдфебелей. Такано стал командиром подразделения пленных с острова Б., размещенных в одном бараке. Сначала он считал эту обязанность обременительной. Но со временем то ли потому, что сработала привычка младшего офицера, то ли в силу врожденного чувства ответственности его стали одолевать мучительные мысли: как руководить подчиненными ему людьми теперь, когда в лагере началась демократизация жизни. Теперь он волей-неволей вынужден будет заботиться об укреплении дисциплины своего подразделения, чтобы показать пример другим, — ведь это они первые потребовали отмены воинского устава.
Такано не раз задумывался над тем, что ждет Японию после капитуляции, он внимательно читал газету, которую выпускал Кубо (вернее, это были переводные статьи из газет, которые Кубо наклеивал на доску объявлений). Такано стал ходить и на собрания Общества новой жизни, которое организовал тот же Кубо. Он лучше понимал теперь, что скрывалось за словами «империализм», «шовинизм»; из газетных сообщений он узнал о том, как спешили покончить жизнь самоубийством некоторые руководители японской армии, узнав, что союзники издали Директиву о наказании военных преступников; теперь Такано понял всю нелепость и странность государственного устройства, где вся ответственность за войну через императора, являющегося живым воплощением бога на земле, переносилась на бессмертных предков императора и, по существу, не оказалось никого, кто должен был эту реальную ответственность нести.
Хотя Такано разумом понимал и поддерживал Кубо и его друзей, он все еще не мог оправиться от шока, который получил во время сцены на берегу. Видимо, в глубине его души все еще жила необходимость неукоснительного подчинения воинскому долгу офицера.
После того как Окабэ был избит пленными, он несколько утихомирился. Однако было ясно, что справиться с подполковником здесь, в Рабауле, будет не так-то просто. Он по-прежнему держался высокомерно, хотя выглядело это немного смешно, — ведь он и сам был пленным. Столкнулись две категории людей: добровольно сдавшиеся в плен и сложившие оружие по приказу императора. Такано, восхищаясь смелостью Кубо и его друзей, в то же время отчетливо сознавал, что сам он не способен на такое.
Как и ожидал Такано, подполковник, оказавшись окруженным плотной толпой пленных, нисколько не растерялся. Сначала он, по-видимому, удивился, затем умолк — на лице его ни тени смущения или страха, — затем, немного помедлив, сказал решительно:
— Я был неучтив. Прошу извинить.
Такого исхода Такано никак не ожидал. Все еще находясь во власти призрака, имя которому армия, он впервые понял: японской армии больше не существует.
А подполковник, исподлобья оглядев пленных, продолжал:
— Только что я принял вас по приказу военного командования австралийской армии. Отныне вы выходите из-под подчинения австралийского военного командования. Вашим командиром назначен я, подполковник Морисита, поэтому я хотел бы, чтобы вы подчинялись моим приказам.
Пленные, напиравшие со всех сторон, отпрянули назад. И растерянно замолчали.
— Что-то я вас плохо понимаю, — сказал Кубо. — Нам сообщили, что мы будем ждать здесь транспорта из Австралии. Значит, теперь мы поступаем в ваше подчинение?
— О вашей репатриации я ничего не знаю, — сказал подполковник. — Мне известно только, что вас присоединили к моей воинской части. А о том, что вас должны репатриировать по приказу командования австралийской армии раньше, чем нашу часть, мне не известно.
В это время через толпу протиснулся Окабэ, который подтвердил: лейтенант Оуэн передал, что все они поступают в подчинение к подполковнику Морисите.
— До того, как подойдет транспорт? — спросил Кубо.
— Об этом ничего не знаю, — ответил Окабэ.
— Почему же не спросил? — раздались со всех сторон злые голоса. — Вот растяпа!
Подполковник с презрением смотрел на шумевшую толпу. Затем выпрямился.
— Тихо! Слушать мою команду!
Пленные затихли.
— В настоящее время в Рабауле сосредоточено около ста тысяч японских военнослужащих. Они разделены на десять дивизий, по десять тысяч человек в каждой, и находятся на собственном обеспечении. Вы будете распределены по этим дивизиям. Немедленно разберитесь на десять подразделений по пятьдесят человек.
Этот приказ окончательно сразил пленных. Такано воспринял слова подполковника болезненно, а
